Блондинка за левым углом

стриптиз или купить себе бусы с уральскими самоцветами? В любом случае надо удостовериться, что актриса на месте и ей ничто не угрожает.

Иван вышел в коридор и сразу же свернул налево: ориентирование на местности было его сильной стороной. Фергюссон раз двадцать упоминал, в каком номере остановилась звезда экрана. На заветной двери не висело никакой таблички, и внутри было тихо, словно в усыпальнице. Медведь огляделся и приложил к двери свое чуткое ухо. «Прямо кино!» – успел подумать он, и в этот миг, точно как в кино, дверь неожиданно подалась, и ему пришлось ухватиться за наличники, чтобы не ввалиться внутрь.

На ногах он удержался, но отскочить не успел и совершенно неожиданно очутился нос к носу с мировой знаменитостью. Впрочем, нос к носу – это преувеличение: Сандра Барр была значительно ниже его ростом и, кроме того, стояла босиком, одетая в пеньюар хищной пятнистой расцветки.

– А, ты тот самый парень! Рада тебя видеть. Повеселимся? – воскликнула она на своем родном языке, уверенная, что Медведь ее отлично понимает.

– Я должен охранять Фергюссона, – быстро ответил он.

Он растерялся. Еще бы не растеряться, когда тебя берет за руку и тащит за собой женщина, при виде которой пускает слюни вся половозрелая часть мужского населения планеты.

– Сейчас ты пойдешь в душ, – предупредила Сандра. – А я пока закажу шампанское. Придется тебе мокрым пить его: боюсь, для такого большого мальчика в гостинице не найдется халата.

– Я не могу, – попытался отговориться Медведь. И с отчаянием добавил: – Я не хочу!

– Хочешь, хочешь! – заверила звезда, втянула его в номер, развернула и ногой захлопнула за собой дверь.

Майку Фергюссону всю ночь снились кошмары. Огромные русские мужики в отвратительных шапках скручивали его веревками, целиком погружали в бочку с водкой, и он в ней захлебывался. Наконец ему удалось развязать руки, и он стал раскачивать бочку, надеясь завалить ее набок, чтобы отвратительная горькая жидкость больше не затекала внутрь. Он напрягся изо всех сил, со страшным криком рванулся в сторону, и проклятая бочка упала. Водка разлилась по земле, но не впиталась в нее, а образовала большую лужу. А Фергюссон, всемирно признанный агент, крупнейший деятель Голливуда, встал на четвереньки и начал пить прямо из лужи, большими глотками, отрываясь только затем, чтобы понюхать оторванный от чьего-то пиджака и пахнущий дрянью рукав.

В конце концов Майк упал с кровати и замер, пытаясь понять, что произошло. Медведь, недавно вернувшийся после принудительного секса, хмуро сидел в кресле, напялив на голову осточертевший треух. Когда американец загрохотал на пол, Медведь вскочил, подошел поближе и наклонился посмотреть, все ли с ним в порядке. На всякий случай соорудил на лице ободряющую улыбку. Фергюссон, только что выплывший из своих ночных кошмаров, с трудом разлепил глаза и увидел над собой огромную небритую морду в жуткой меховой шапке. Морда улыбалась ему, и это было невыносимо. Фергюссон снова прикрыл глаза и вдруг отчетливо вспомнил весь вчерашний день. Вспомнил и этого человека, и все то ужасное, что было с ним связано.

В дверь номера вежливо постучали. Так как американец продолжал хранить молчание, Медведь сам крикнул:

– Входите! Чего вы там?..

Вошел переводчик Константин, чисто выбритый, выглаженный, строгий и корректный, как будто его вчера с ними и не было. Оглядев номер, он обратился непосредственно к американцу, вежливо поинтересовавшись:

– Как ваше самочувствие?

Тот лишь застонал в ответ.

– Спроси его, чай из самовара пить пойдем? – потребовал Медведь.

Реакция на этот совсем уже невинный вопрос оказалась такой бурной, что оба россиянина слегка опешили. Фергюссон вскочил, стал размахивать руками, хватать какие-то вещи и кидать их в Ивана. А когда вещи закончились, сел на пол и тихо заплакал.

– Ну, и что он сказал? – спросил Медведь, хотя все отлично понял.

– Если суммировать, мой подопечный надеется больше никогда тебя не видеть. И даже готов за это заплатить. – Костя сделал невинные глаза и уточнил: – О цене спрашивать?

Глава 3

Лайма между тем оделась и причесалась так, чтобы поражать воображение, и первым, кого она поразила, оказался слесарь, встреченный ею на лестничной площадке.

– Э-э-э... – выдавил из себя несчастный, увидев в непосредственной близости неземную женщину – всю в белом, воздушном и душистом, с глазами феи, губками ангела и ножками, из-за которых может обостриться язва у мужчины зрелого возраста.

– Вам что? – спросило видение сердитым голосом домоуправа. – Вы ко мне? Что это вы перед дверью топчетесь?

– Э-э-э... – повторил слесарь. Несколько раз сглотнул табачную слюну и добавил: – Вот.

– Вот! – передразнило его видение. – Вы женаты?

– Да, – внятно ответил тот.

– Не представляю, как вам удалось сосредоточиться, чтобы сделать предложение руки и сердца. И вообще, – добавила Лайма совершенно в духе Винни-Пуха, – если вы ко мне, то меня нет дома.

Обошла окаменевшего слесаря, впорхнула в лифт и уехала, оставив после себя легкий аромат мимозы и острое сожаление.

Следующим на ее пути возник сосед Калужников – полковник в отставке, поджарый, седовласый, длинный и несгибаемый, как шампур. Он шел от лотка с прессой, помахивая бульварной газеткой, в которой печатались всякие глупости. Калужников читал все глупости подряд за вторым завтраком, фыркая и качая головой. Иногда он даже дискутировал с авторами и писал гневные отзывы на статьи – у него была неистребимая потребность кому-нибудь противостоять.

Увидев невообразимо прекрасную Лайму, цокающую каблуками по короткой лестничке возле подъезда, он остановился в отдалении и заложил руки за спину.

– ... драсьте, – сказала она, осторожно ступив на асфальт.

– Вы, Лаймочка, сегодня просто... превосходны. Превосходны, – повторил Калужников, словно хвалил пельмени, поданные тещей в глазурованной тарелке. – Прямо так и хочется тряхнуть стариной, покадриться.

«Покадриться?! И ради этого женщины ежедневно натруживают ноги, обуваясь черт знает во что? – про себя возмутилась Лайма. – И тратят чертову кучу времени, чтобы выщипывать, подкрашивать и румянить?» Негодуя про себя, она вышла на дорогу ловить попутку. Не успела поднять руку, как к ней с визгом подкатил просевший от старости «жигуль», за рулем которого сидел восточный человек – узколицый и золотозубый, с челкой блестящей и черной, как мазут.

– Палэзай, дэвушка! – велел он, толкнув дверцу Лайме навстречу. – Павэзу с вэтэрком!

Подобрав юбку, Лайма забралась в машину и опасливо сказала:

– Мне на Горького, пожалуйста.

– Горького – это что?

– То есть на Тверскую. – Она назвала гостиницу, и шофер немедленно растянул рот в понимающей улыбке:

– Работать едешь, да? Телефончик дашь?

– Я переводчица, – ответила Лайма, гордо вскинув подбородок. – Встречаю иностранные делегации.

– Канэшна! – Водитель продолжал сверкать красным золотом коронок. – Языки знаешь, да? Маладэц!

Всю дорогу до центра он к ней самым наглым образом клеился, но за извоз содрал бешеные деньги. Лайма решила ни на что не обращать внимания, ей по штату не положено.

Прямо к гостинице подъехать не удалось, и восточный человек высадил ее неподалеку. Пришлось топать мимо ряда ларьков, возле которых толкались алчущие товаров потребители. Они покупали журналы, газировку, сигареты, копилки, заколки, чебуреки и яблоки. Возле крайнего ларька хмурый тип с двух рук пожирал сосиски в тесте, откусывая попеременно то от одной, то от другой. От типа во все стороны летели