развернули в невиданных размерах земляные работы. День и ночь рылись траншеи, параллели, ходы сообщения к фортам крепости, особенно на северном и восточном участках. На этот раз все саперные работы прикрывались непрерывным огнем осадной артиллерии, что не только мешало оборонявшимся препятствовать этим работам, но и не давало возможности совершенствовать оборону своих укреплений.
Оборудовав на Длинной горе наблюдательный пункт, японцы начали всерьез тревожить эскадру. Сначала, спасаясь от обстрела, корабли пытались маневрировать по гавани, но вскоре были вынуждены отойти в восточный бассейн, а частью подойти ближе к берегу и укрыться от наблюдения.
Впервые серьезно встал вопрос с продовольствием. Роман Исидорович вспомнил вчерашний доклад Горбатовского о том, что в связи с ухудшением питания появилась цинга, которая вырывала из рядов защитников все новые жертвы. Тяготы окопной жизни давали о себе знать. И несмотря на это, Кондратенко пришлось представить Стесселю проект приказа о сокращении пайка фронтовикам до трети фунта конины в день. Другого выхода не было. Продовольствия становилось все меньше.
Роман Исидорович всегда благоговел перед величавой торжественностью праздничной службы, но сейчас чувство светлого праздника, неизменно владевшее им в церкви, перебивалось этими важными заботами. В последнее время он стал замечать, что дурные предчувствия редко его обманывали.
Так случилось и на этот раз. Утром 16 сентября он читал депешу Куропаткина об исходе Ляоянского сражения. Главнокомандующий продолжал уверять в скором и энергичном наступлении Маньчжурской армии, но Кондратенко понял: помощи ждать больше неоткуда. Впервые перед ним со всей остротой встал вопрос о судьбе Порт-Артура. Мысли о сдаче крепости он не допускал, но факты, убийственные факты, говорили о другом. Как опытный военный, он понимал, что в одиночку Артур долго не продержится и когда- никогда наступит момент гибели. Надо было искать выход, посмотреть по-новому на роль и место крепости не только в обшей системе боевых действий, но и войны вообще. Проблема захватила генерала полностью, напряженные дни сменялись бессонными ночами, в голове стоял один вопрос: что делать?
17 сентября японцы начали обстреливать крепость из 11-дюймовых гаубиц. Эффект от разрыва двадцатипудовых снарядов был ужасен. Они свободно пробивали стены казематов, своды фортов, на открытой местности оставляли огромные воронки. Восемь снарядов попало во 2-й форт: ему были нанесены серьезные повреждения. Кондратенко, прибывший туда сразу после бомбардировки, еще больше помрачнел, хотя ожидал таких налетов со дня на день. Несколько улучшилось его настроение после бесед с собравшимися у свежих воронок солдатами. К удивлению генерала, новое мощное оружие противника не произвело особого впечатления на солдат и не поколебало их уверенности в своих силах, а тем более стойкости. Все они посчитали эти снаряды за 12-дюймовые с броненосцев. Не раз попадавшие под их огонь солдаты только удивлялись, как это японцу удалось дострелить до них. Не испугались они и после того, как выслушали объяснения генерала, который рассказал им подробно о новых гаубицах.
— Вы, ваше превосходительство, не сумлевайтесь, — убеждали они Кондратенко. — Оно, конешно, хорошего мало в таком гостинце, но нас этим не возьмешь. Раз русский мужик принялся воевать всерьез, его только могила остановит. А вы, отец родной, ведите нас смело, не подведем…
Бомбардировка окончательно выкристаллизовала ответ на долго мучивший его вопрос. На следующий день Роман Исидорович представил Стесселю письмо, в котором писал:
«Ваше превосходительство, милостивый государь Анатолий Михайлович! В настоящее время, пока Порт-Артур держится, наши неудачи на других театрах войны нельзя еще считать особенно унизительными, но если к неудачам присоединится потеря Порт-Артура и находящегося здесь флота, то, в сущности, кампания безвозвратно проиграна и наш военный неуспех принимает унизительный для нашего государственного достоинства размер. Рассчитывать на своевременную выручку Порт-Артура нашей армией или флотом едва ли возможно.
Единственным почетным выходом является заключение теперь, до падения Порт-Артура, мирных условий, которые, несомненно, можно до падения Порт-Артура установить не унизительными для народного самолюбия.
Очень вероятно, что государю доносят о событиях, освещая их несколько вразрез с действительностью. Истинное, правдивое, верноподданническое донесение, может быть, устранит большую беду от нашей Родины.
Посему, как высший представитель здесь государственной власти и лицо, облеченное царским доверием, не признаете ли вы возможным шифрованной телеграммой на высочайшее имя донести об истинном положении дел здесь, на Дальнем Востоке.
Настоящее письмо мое написано только ввиду постоянного сердечного отношения вашего ко мне и моей глубокой уверенности в необходимости такого шага для блага России.
С чувством самого глубокого уважения и искренней преданности остаюсь вашего превосходительства покорный слуга.
Обращаясь к Стесселю с подобным письмом, Роман Исидорович не мог предполагать, что уже через несколько месяцев современники оценят этот шаг как проявление большого гражданского мужества и государственного ума. Проанализировав события, Кондратенко, по сути дела, предсказал их дальнейшее развитие и оказался прав.
Стессель же, получив письмо Кондратенко, всего этого не понял. Для него письмо было бомбой замедленного действия, которую надо было постоянно носить в кармане. Последовать совету Кондратенко — означало поставить под удар свою карьеру, благополучие, ибо прямое обращение — это несогласие не только с Куропаткиным и Алексеевым, но и с самим самодержцем. Об этом Стессель даже боялся подумать. Поэтому он посоветовал Роману Исидоровичу выкинуть подобные мысли из головы.
— Стыдно, батенька мой! — довольно фальшиво изображал он возмущение. — Никак не думал, что вы не верите в мощь нашей армии. Будем считать это письмо недоразумением.
Кондратенко не стал ничего объяснять генерал-адъютанту. Слишком очевидна была бесполезность дальнейшего разговора. Да и дело не ждало.
20 сентября японцы вновь начали активные действия. На штурм это не походило, но бои развернулись жестокие. Атаковав ночью Сигнальную гору, они вскоре заняли ее. Только к утру с помощью крепостной артиллерии Кондратенко сумел вернуть эти позиции, чтобы уже больше не отдавать их до конца осады. Здесь впервые русские солдаты столкнулись с истинным лицом японской военщины. В отбитых окопах стрелки обнаружили тела своих товарищей, зверски замученных самураями. Это была небольшая группа раненых, случайно, в пылу боя, оставленная в полуразрушенном блиндаже. Еще через четыре дня передовые отряды 11-й дивизии впервые вошли в мертвое пространство форта № 2. Начался новый этап борьбы — минная война.
Роман Исидорович, получив первые доклады о работах неприятеля под землей, приказал немедленно приступить к контрминным мероприятиям. Руководителем работ он назначил своего давнего соратника, опытнейшего инженера подполковника Рашевского. Дальнейшие события покажут, что лучшего человека найти было трудно.
Активные действия пехоты противника несколько ослабли, но было ясно, что одними минными работами дело не кончится. Ноги должен был со дня на день начать новый штурм, попытаться еще раз использовать благоприятную для него обстановку. В этих условиях, помимо всеобъемлющей и тщательной подготовки к отражению очередных атак врага, дооборудования укреплений, надо было еще теснее сплотить защитников крепости.
Роман Исидорович после отказа Стесселя обратиться к царю внутренне приготовился к тому, что придется сражаться до конца и, по-видимому, погибнуть вместе с крепостью… Любимая, повторяемая везде и всегда фраза: «Гарнизон крепости не сдается, но гибнет с ней» — определила в эти дни весь смысл его дальнейшего существования. Но что чувствовал солдат? Готов ли он к самопожертвованию? В состоянии ли понять, что это не бессмысленное сопротивление, а объективная необходимость?
25 сентября в частях осажденного Артура был зачитан знаменитый приказ № 35 генерала Кондратенко:
«Прошу начальников участков обратить внимание ротных командиров и разъяснить нижним чинам, что упорная оборона крепости, не щадя своей жизни, вызывается не только долгом присяги, но весьма важным государственным значением Порт-Артура…
