Васильевич, смежник, как шутят наши борцы. Военкомом у нас комбриг Бабына Александр Николаевич. Без прокурора мы не можем, так что, Павел Зиновьевич Глабус, будет следить за соблюдением законности. Сейчас послушаем сводку, а потом продолжим знакомство.
Голос Левитана, как будто только и дожидавшегося разрешения, заполнил кабинет:
«В течение ночи на восемнадцатое июля продолжались упорные бои на Псковско-Порховском, Смоленском, Бобруйском направлениях и на Бессарабском участке фронта.
Существенных изменений в положении войск на фронте не произошло.
Наша авиация в течение семнадцатого июля действовала по мотомехчастям противника и по авиации на его аэродромах. По неполным данным, в течение семнадцатого июля сбито в воздушных боях и уничтожено на земле двадцать два самолёта противника. Наши потери — восемь самолётов».
Зазвучала музыка, но Ливицкий выключил радио. Все выжидающе посмотрели на меня, и хозяин кабинета спросил:
— Товарищ Листвин, вы можете дополнить сводку?
Я глубоко вздохнул, постарался подробнее вспомнить происходящее, и ответил:
— В сводке все правда. Бои идут по всем фронтам, и бои жестокие. Но что касается конкретно Полесска, фашисты уже начали наступление из Житковичей, к Калинковичам. Одновременно, из района Жлобина вторая армия рвется к Гомелю.
— Да это провокация! — вскочил комбриг. — Наша Армия, наш нарком Тимошенко…
— Сталин, — я невежливо прервал патетическую речь.
— Что, Сталин? — недоуменно посмотрел на меня Бабына.
— Нарком обороны, с сегодняшнего дня, Сталин Иосиф Виссарионович, — уточнил я, ну не понравился мне военком, какой-то он чересчур правильный. В конце-то концов, мы не на митинге.
— Сообщения еще не было, — мягко уточнил Строков.
— Так день-то только начался, будет обязательно. Товарищ Сталин всегда берется за самое трудное.
В кабинете стало тихо, слова-то были политически правильны, да и, произнес я их убежденно.
Первым молчание нарушил Ливицкий:
— Вы считаете, товарищ Листвин, — слово «товарищ» он сейчас произнёс с нажимом, будто убеждая в этом кого-то, может быть и себя, — что война будет долгой и трудной?
— Да, — с грустью ответил я.
Неугомонный комбриг опять возмутился:
— Наша Красная армия быстро вышибет зарвавшихся негодяев обратно, и красное знамя будет развиваться над Берлином!
— Будет, — согласился я, — но не так быстро.
— Что ты понимаешь в военных делах! — Бабына рассвирепел, — Двадцать первая армия быстро добьет фашистов, а кавгруппа…
Он резко замолчал, и покосился на Строкова. Я очень грустно улыбнулся:
— Двадцать первая армия размазана тонким слоем от Пропойска до Лоева, а кавалерийская группа вместо уязвимых тылов наткнется на сорок третий армейский корпус. Товарищ комбриг, я в своем времени специально изучал именно это время!
— Зачем? — коротко спросил милиционер, до этого внимательно изучавший мой паспорт.
— Все пытался понять, почему мы так отступили.
— И к каким выводам вы пришли? — поинтересовался Ливицкий, и добавил — Товарищ Бабына, подождите.
Я вздохнул, ну что же, хотите правды, вы ее получите:
— Я прошу дать мне карту, хоть географическую. Так легче объяснить.
Строков, достал из планшета карту, развернул, внимательно просмотрел и, разложил на столе. Я присмотрелся, карта явно была приготовлена заранее, она была чистой. Нет, на ней были все города, реки, поселки, но никаких отметок, ни одной черточки не было. Взяв в руку карандаш, я стал быстро наносить на карту линию фронта, сразу предупредив, что это только приблизительные данные.
Очень внимательно изучив карту, комбриг зашарил по карманам, потом взял протянутую ему папиросу и глубоко затянулся. К этому моменту в кабинете курили все. Ливицкий положил на стол открытую коробку «Герцеговины Флор», что они, из Москвы их что ли возят, мелькнула мысль, и сам закурил первым.
Бабына оторвался от карты, ткнул папиросу в пепельницу, и со злостью произнес:
— Не подкопаешься. Действительно Полесск оборонять нечем, и самое обидное, незачем!
— А второй эшелон? — поинтересовался Заяц. Все посмотрели на меня. Но в ответ я смог только пожать плечами:
— Я же не нарком обороны. Второй эшелон формируется на линии Осташков-Вязьма-Киров, но вряд ли он придет к нам на помощь. Все силы сейчас уходят под Смоленск.
— Мы сможем их остановить? — вновь спросил Заяц, который не выпускал из рук мой паспорт. Сейчас он подставлял его под лучи солнца, все-таки проникающие в кабинет, несмотря на близость горы Коммунаров.
— Да, — ответ мой прозвучал яростно, — в декабре, уже под Москвой, зверям надают по сопатке!
— Как, под Москвой!? — не выдержал Ливицкий. — Это невозможно!
— Зверь очень силен, и он уже хлебнул крови. Фашисты давно готовились к войне, они лгали нам, лгали всему миру и точили ножи, — я понизил голос, стараясь быть убедительным, — Они напали как бандиты, и поэтому нам нужно время, чтобы собрать силы.
Опять все замолчали, потом Строков спросил:
— Алексей Юрьевич, а может быть вас отправить в Москву рассказать руководству страны о будущем? Да и товарищ Глабус, так советует. А то, юстиции непонятен ваш статус.
— Перестаньте, — нахмурился прокурор, — Я не могу всерьез принимать человека, который родится через двадцать лет.
— Можете его потрогать, — улыбнулся Заяц.
— Вы ещё скажите, перекрестить! — возмутился Павел Зиновьевич.
Я подождал окончания шуток, тщательно выбирая папиросу, потом выполнил ритуал прикуривания, и ответил:
— Лично я не вижу необходимости отвлекать товарища Сталина от дел ради встречи со мной. Я, ничем не могу помочь на таком высоком уровне. Не помню планов фашистского командования, расположения войск на других участках фронта, не знаю средств и путей для исправления каких-либо недостатков.
Затянувшись, выпустил дым и продолжил:
— Был бы я узким специалистом в какой-либо области знаний, было бы другое дело. Но, таким не являюсь, и поэтому прошу разрешить мне воевать здесь и сейчас.
— Вы уже немолодой, — задумчиво ответил Бабына, вертя в руках незажженную папиросу.
— Тогда в ополчение, — высказал я давно лелеемую мысль.
— Стоп. — Ливицкий нажал кнопку звонка, и когда дверь открылась, продолжил: — Товарищ Листвин, подождите в приемной. Мы посоветуемся с товарищами.
Когда, за загадочным и непонятным человеком плотно закрылась дверь, Бабына не выдержал. Давно уже из стен, этого кабинета был изгнан мат. Товарищ Ливицкий всегда считал, что отругать человека можно и не унижая его. Если конечно, этот человек — свой. Врагов тоже материть не обязательно, их нужно просто уничтожать без лишних слов. Но сейчас, Пётр Адамович молча слушал рулады бывшего матроса, постукивая по столу такой простой вещью, как зажигалка. Хотя, именно эта зажигалка была очень непростой. Наконец, Ливицкий не выдержал:
— Хватит уже, Илья Николаевич. Ни, сам факт, ни этого человека матом не испугаешь. Надо, принимать решение, а так как сейчас военное время, то бюро обкома собирать не будем. Достаточно, уже присутствующих. Впрочем, при любом решении, посвящать в это больше никого не будем. Итак какие будут
