посидеть, что ли. Прямо тут и посижу. Нет, пожалуй, лучше полежать. И поспать.
Интерлюдия
Весеннее солнце подтопило тропу, змеящуюся в глубине снежных каньонов, расчертивших засыпанный рабочий поселок. К темной паутине тропинок добавились полосы сажи на белых крышах, окончательно создавая запутанный орнамент черного на белом. Не любит зима красок, предпочитая скупые штрихи угля на светлом холсте. Но время зимы прошло, и жизнь переставала быть двуцветной, вбирая в себя многоцветие наступающей весны. Первыми в поселке это почувствовали дети, весело расплескивающие лужицы кожаными струснями или отцовскими опорками.
За веселым щебетом детворы угрюмо наблюдали двое патриархов недавно сожженного села.
– Так что думаешь, Карп? Доколе тут еще сидеть станем?
Крепкий старик, к которому был обращен этот вопрос, оседлал бревно, откинувшись на стену барака в пятне солнечного света. Отвечать ему было явно лень, тем более что вопрос этот возникал уже не первый раз.
– Родион, экий ты неугомонный. – Карп приоткрыл один глаз, зажмуренный на весеннее солнце, и глянул на собеседника, возвышающегося над ним крепким, хоть и слегка побитым непогодой дубом. – Пошто меня пытаешь? У тебя свой род и своя голова. Коли так за брата мстить охота, сам и иди, неча за собой всю деревню тянуть.
Родион, не первый раз услышав эти слова, вновь покрылся красными пятнами. Но реветь раненым медведем не стал. Не принято было голос на старшего повышать. Вместо этого он зачерпнул ноздреватого снега и растер его по лицу, пятная льдинками седеющую бороду.
– Не пойму тебя! У тебя двух сынов боярин энтот живота лишил, а ты сиднем на бревне греешься!
Карп, не повышая голоса, строго цыкнул на родича:
– А ну цыц! Ишь раздухарился. Может, еще Поморскую Правду помянешь?!
Родион мотнул головой, стряхивая снег с бороды и одновременно с этим отметая слова старосты.
– И помяну! Не по покону…
Договорить ему Карп не дал.
– Цыц! Не по покону ему. По Правде – ходить с вырванными ноздрями да отрубленными руками, а детям нашим на колу сидеть. У этой Правды заступничества просишь? Али на слово лесных братьев уповаешь, по которому кто силен, тот и прав? Ты сказывай, не мешкуйся…
Но Родион, обозленный в последние дни от подобных разговоров, закусил удила.
– Хоть бы и так! Не холопы мы и не в закупе, спину на князя энтого гнуть! Велика Русь-матушка…
Карп вновь не дал договорить родичу, явно начиная злиться:
– Так иди! Кто тебя стережет?! Скажи только, отчего ты ныне заголосил? Солнышко тебя пригрело? Чего молчал, когда нам люди этого князя скарб домашний несли? Сам вон обут, одет, поснедал с толком, родичей на работы спровадил, а теперя хулишь? Не советчик я тебе. Сходи в село, помолись, Господь в уме укрепит.
Родион, тяжело дыша и глядя исподлобья, проговорил сквозь зубы:
– Вижу, тебя Господь в уме укрепил. Крови родичей уже ты не видишь.
Карп встал, неторопливо отряхивая зипун рукавицами, зажатыми в одной руке. Выпрямившись, он сравнялся ростом с Родионом. Теперь перед крыльцом стояли два побитых жизнью старых дуба.
– Укрепил… – Голос Карпа не повысился, но стал холоднее окружающего снега. – И не только Господь. Ты, Родион, потому и не староста, что вокруг себя не зришь. Все о себе да о роде своем думку тешишь. Считаешь, что кровь меж нами да князем. То верно. Но и меж князем и нами кровь, и не только воев его, но и княжеская. Другой на его месте всех бы на кол посадил. Этот перешагнул. – Староста, обойдя Родиона, начал подниматься на крыльцо, но с половины дороги повернулся, опираясь на потемневший за зиму опорный столб. – Вот тебе мое последнее слово, родич. Коль невмоготу тебе через кровь мост перекинуть, ступай с богом. Сам ступай, за собой никого не неволь. И ступай на восход. Неча тебе в этих землях судьбу пытать, род остающийся под плаху подводя. Разные у нас пути ныне.
Два пожилых мужика проводили взглядами толпу ребятишек, пробежавших в сторону верфи. Среди детей увидеть можно было и пацанов из села, и мальчишек рабочей слободы. Дети, оправившись от зимы и потерь, теперь радостно встречали лето. У детей не бывает черно-белого мира, их мир всегда полон красок, особенно когда редкое солнце намекает на тепло. Сулит надежду.
Продолжение дневника
Очнулся на своем чердаке. Хорошо! Ехать и идти никуда не надо. Плохо, что такой беспомощный. Надеюсь, под себя не ходил, такой слабости себе не прощу. Рядом сидели Тая и бабка. Собрали консилиум. Откашлялся, как мог более строгим голосом попросил Таю собрать тут мастеров всех цехов. Тая убежала немедленно, никаких стенаний над больным, и это правильно. Бабка рассматривала меня, как нумизмат редкую монетку.
– Ну что, Миланья, поднимете меня за пару дней?
– Да тебя, милай, и за пару недель, кроме господа нашего, никто не поднимет. Что разговариваешь, и то чудо великое. Попей пока настоечки, а то потом опять бревном ляжешь, и снова незнамо как тебя лечить.
Прихлебываю настойку мелкими глотками. Бабка заботливо придерживает кружку. Жду мастеров. До конца разговора с ними мне надо обязательно продержаться. Мастеров собирали долго. Или мне казалось, что долго. Постарался говорить перед собравшимися краткими тезисами.
– Все цеха переводите на круглосуточную работу. Рабочих набирайте из двух новых бараков – и мужиков, и баб, кто сможет, берите. Сырье используйте все, что есть, еще привезут. Товаров надо на сотни больших морских судов. Оружия не надо. Патроны надо. Надо много полевых кухонь, обещал царю. Стекол не надо, делайте только зеркала. Новых работников ставить только подсобниками, пока не научатся. Помогите новеньким обустроиться, расходы потом оплачу. Царь поставил нашу работу всем в пример. Не посрамите меня перед царем, мастера. Как смогу ходить, расскажу, что дальше делать. Пока увеличивайте выпуск того, что умеете. Не жалейте угля, руды и труда, осенью отдохнем. Ступайте, сил больше совсем нет. На вопросы после отвечу.
Мастера потянулись к выходу с чердака, а у меня в голове выключили свет.
Потом свет несколько раз вяло включался, и, не давая заговорить, выключался снова. Наконец включился основательно. Озадачил отчетом сидящую рядом Таю.
Завод работал как проклятый. Товарами забили уже все наши склады и складируют на улице. Сырье спалили практически все. Новые поставки начались, но завод перевели на две смены, сырья не хватает. Легенды обо мне ходят совсем уж небывалые, но эти рассказы могли подождать. Просил рассказывать о проблемах.
У ткачих кончились цветные нити и новые будут не скоро, поэтому производить самую навороченную нашу ткань они не могут, а производить простую не рискуют. Вот и перегоняют пока лен в нитки, ожидая распоряжений. Велел Тае поговорить с ткачихами и подобрать максимально красивый рисунок под чисто- белые нитки. Узор принести мне, составлю программу.
В фарфоровом цеху идет до сорока процентов брака, и мастер ничего с этим сделать не может. Рекомендовал перемешивать и измельчать компоненты еще тщательнее и давать тесту отлежаться, может, дело в плохом новом сырье или примесей много. Но тут, боюсь, без меня в цеху не обойтись.
У стекольщиков постоянные перебои с песком. Велел забирать из бараков всех, кто может работать, и устраивать у карьера временный лагерь. Шатры и кухню пусть возьмут у морпехов.
