Ходят они вокруг желтовато-серого квадратного каменного пьедестала, на котором стоит жутко неудобное, с моей точки зрения, каменное кресло. А вокруг пьедестала – квадратная клумбочка с коротенькими цветочками…
– Шурик!!! – кричу я. – Шурочка!.. Господи! Да как же ты здесь оказался?!
Шура удивленно оглядывается, останавливает своего бронзового старика, видит меня и без особого восторга, но так симпатично говорит мне:
– Мартынчик!.. Как хорошо, что ты наконец отыскался. Познакомься, пожалуйста. Это сеньор Аарон Маймонидес – великий еврейско-испанский ученый, философ и врач. Ты не смотри, что он такой бронзовый, – он доктор Божьей милостью! Если бы не он, я бы… Ему знаешь сколько лет?
– Возраст-то явно пенсионный, – говорю.
– Глупенький ты мой Мартынчик, – так ласково говорит мне Шура. – Ему больше пятисот лет!
– Вот никогда не дал бы! – вежливо говорю я. – Как, ты сказал, его зовут?
– Аарон (через два «а») Маймонидес из еврейского квартала Худерия.
– У меня теперь тоже есть один знакомый Собак – Арон. Только с одним «а». Тоже из еврейского квартала. Бруклин называется…
– Боже мой, Мартын! Ну как ты можешь сравнивать?!
– А чего? – говорю. – Тоже – вполне приличный старикан.
А этот Маймонидес на меня даже не смотрит. И ни словечка. Да наплевать мне на его стариковские причуды, думаю. Важно, что он Шурика вылечил!..
Смотрю, старик начинает вскарабкиваться на пьедестал, а Шура его подсаживает. А в старичке весу как в двух автомобилях. Сплошная же бронза!..
Я давай Шуре помогать. Но старик Маймонидес довольно ловко влез туда к себе в кресло, уселся там и застыл. Будто и не он только что ходил по дворику с Шурой под ручку.
Пока я пялился, как бронзовый Аарон застывал на своем пьедестале, Шура куда-то исчез!
Мечусь по дворику, выскакиваю на кривые кордобские улочки, опять в дворик заглядываю – нету! Нету моего Шуры Плоткина!..
А жарища – несусветная, дышать нечем, лапы совсем отказываются служить, что-то на меня такое тяжелое наваливается – неужто это Маймонидес свалился на меня с пьедестала?! Чувствую – погибаю под этой тяжестью, задыхаюсь, теряю сознание…
А бронзовый Маймонидес сверху шепчет мне в ухо: «Зяма!.. Зямочка!..»
В последнем усилии, в уже угасающем сознании, рванулся я было из-под этой дикой бронзовой тяжести…
…и проснулся!..
Никакого Аарона Маймонидеса.
Навалился на меня во сне этот засранец Сокс и в сонном состоянии лезет на меня, болван, как на КОШКУ! А я под ним задыхаюсь! Еле-еле из-под него выбрался, врезал ему пару раз по рылу, разбудил таким образом и говорю:
– Ты, половой психопат, маньяк сексуальный, террорист херов! Ты в своем уме?! Ты чего на меня взгромоздился? Какой я тебе «Зяма»?! Ну-ка брысь в тот конец комнаты! И чтоб не приближался! А то не посмотрю, что ты Первый Кот Америки, накидаю пиздюлей, как Последнему Коту из Сестрорецка! Завтра придет твоя Зяма – вот и будешь на нее запрыгивать… А пока – вали отсюда! Надо же – раздухарился, раздолбай… А я тоже хорош – научил на свою голову!..
Утром у Сокса разбинтовали морду – ничего страшного. Опухоль малость опала, хотя глаз все еще оставался прищуренным. Что придавало Соксу выражение постоянной и надменной ироничности, целиком соответствующей его положению.
Во всяком случае, если бы я был Первым Котом Америки, естественно, при условии, что президентской парой были бы Шура и Рут, то я ходил бы только с такой мордой!
У меня тоже сняли лангетку с задней левой лапы. Я, слава Богу, перестал нелепо выглядеть – Кот на костыле, – только чуть-чуть еще прихрамывал…
Короче – обошлось. Мы пожрали чего-то ужасно вкусного и, как сказал доктор, очень полезного и ускоряющего процессы заживления. Даже молоко было с какими-то специальными целебными добавками!
К концу нашего завтрака примчалась Челси, внимательно осмотрела нас и сказала:
– Вы оба превосходно выглядите! Но у меня сегодня с утра ощущение, что вокруг вас витает какая-то тайна, которую знают все и все же скрывают ее именно от меня! Вы сами можете мне что-нибудь объяснить?
Я вовремя наступил передней лапой на хвост Сокса, потому что он уже разинул пасть, чтобы немедленно поведать Челси обо всех своих вчерашних половых подвигах.
Ему, дурачку, казалось, что раз они с Челси вместе выросли и одновременно взрослели, то Челси вправе знать обо всем, что он делал вчера ночью с Зямой!..
Он почему-то не учитывал, что при общем взрослении вместе с Челси он, Сокс, из Котенка превратился в обычного Черно-Белого Кота без яиц, а Челси стала молоденькой шестнадцатилетней девушкой. А даже в шестнадцать лет девочкам совершенно не обязательно все знать про чью-то половуху.
Про себя – Бога ради! Про себя ты обязана знать какие-то элементарные вещи из этой области – ну хотя бы из гигиенических соображений. Или чтобы не «влететь» раньше времени.
Но про Сокса ты можешь чего-то и не знать. Совершенно не обязательно Соксу посвящать Челси в свои
