— Пошли, — сказал Мика.
Было уже совсем темно, когда Мика и Лаврик проникли в дом старого планакеша через крышу сарая, сразу же на второй этаж.
Именно в том месте, куда молодой и инициативный товарищ не догадался спрятать сержанта в гражданском и при нагане.
— А где цветы, где оркестр? — одними губами произнес Лаврик.
Ему очень хотелось подбодрить Мику.
Мика внимательно осмотрелся. Осторожно выглянул из-за занавески в окно, выходящее во двор. Там, за высоким дувалом, от посторонних глаз подальше, стояла настоящая степная казахская юрта.
Мика вопросительно посмотрел на Лаврика. Лаврик тоже увидел юрту, тут же неслышно объяснил:
— Дом у них только для понтяры. Или принять кого-нибудь, кто повыше. А кемарят они все равно в юрте, «колбиты» вонючие!..
Из кладовки второго этажа на чердак вела узкая скрипучая деревянная лестница в несколько ступенек. Проход на чердак, вырезанный в потолке кладовки, был прикрыт, но на замок не заперт. Из потолка и крышки торчали две толстые железные серьги, не скованные дужкой навесного замка…
Мика показал на голые дужки, сказал Лаврику на ухо:
— Не нравится мне всё это. И то, что в доме — никого.
— Ты же сам видел, как они отвалили на мотоцикле с коляской! Может, в аул, за товаром…
— Такой планакеш не оставит дом без присмотра. Что-то за этим есть… Может, лапки сделаем, а, Лаврик?
— Ты! Чеканутый!.. То с крыши на крышу, как обезьяна, летает — ни хуя не боится, а то в пустой хате перебздел, как щенок обосранный!.. — зло прошипел Лаврик в лицо Мике и первым полез на чердак.
Мика последовал наверх за Лавриком.
… На чердаке было тепло, паутинно и пыльно.
И хотя Мику била дрожь недоброго предчувствия, он неожиданно и не ко времени вспомнил свой довоенный ленинградский чердак над шестым этажом их покинутого, дома… Большую плетеную корзину с мокрым выстиранным бельем… И Милю — теплую, родную и такую желанную… Вспомнил, как она прижимала Микину голову к своей прекрасной упругой груди, целовала его в нос и растерянно бормотала: «Зайчик… Мой бедный зайчик!..»
— Здесь, — тихо сказал Мика и показал на груду старого тряпья, сваленного в углу чердака, рядом с кирпичным дымоходом.
Неслышными шагами Лаврик прошел в тот угол, стал осторожно разбирать кучу древних стеганых казахских халатов, изношенных и истлевших ситцевых рубах, от времени потерявших свое ситцевое многоцветье, рваных лоскутных одеял, изъеденную крысами кошму…
И наконец перед их глазами предстала железная дверца действительно вмазанного в стену шкафчика. Вот здесь был замок. И какой замок — шифровой, наборный, китайский!
— Открывай, Буратино, — негромко сказал Лаврик. — Доставай свой «золотой ключик» и открывай. Там, за этой дверцей, для тебя начинается новая жизнь… Лаврик не сявка, Лаврик свое слово держит!..
— Тоже мне папа Карло выискался, — недобро процедил Мика.
Он распахнул свой планшет, где, кроме набросков, листов ватмана и застегивающегося отделения с карандашами, резинками и скальпелем для заточки карандашей, лежала коротенькая и мощная фомка.
— Подержи. — Мика передал Лаврику планшет, перехватил фомку поудобнее и резким, привычным движением свернул замок. Но не дал ему упасть на пол, а поймал его в воздухе, чтобы замок не наделал лишнего шума. И распахнул дверцу.
В глубоком железном ящике лежала туго набитая; ишачья переметная сума, сплетенная из крашеного конского волоса.
Лаврик вытащил суму, увидел там пачки денег, показал Мике и процитировал конец старого не очень пристойного анекдота:
— …а ты, дурочка, боялась!..
Но в эту секунду из дальнего угла чердака раздался звенящий и срывающийся от нервного напряжения голос:
— Руки вверх, сучье племя!!!
Дальше все происходило в считанные мгновения… Мика четко увидел ствол нагана и закричал:
— Не стреляй!
Лаврик сильно оттолкнул Мику за кирпичный дымоход и медленно стал поднимать руки, забыв выпустить волосяную переметную ишачью суму, из которой на пыльный дощатый пол чердака посыпались туго перевязанные денежные пачки…
— Приехали, — глухо проговорил Лаврик.
— Выше руки, сволочи!!! — снова прокричал тот же самый голос. В нем прозвучала такая ненависть и такое ликующее торжество, что Мика не выдержал и вышел из-за своего кирпичного укрытия.
— Не стреляй, — повторил Мика.
Головная боль толчками уже пульсировала в его висках, в затылке, в переносице…
— Мы сдались, — сказал Лаврик, выпустил волосяную суму и с поднятыми руками сделал шаг вперед.
Вот тут молодой товарищ с наганом вдруг испугался, и пыльную чердачную паутину разорвали подряд два выстрела — один за другим.
Будто от удара бревном, Лаврик отлетел назад, прямо на Мику, в его широко расставленные руки.
Но Мика не смог удержаться на ногах и, оберегая Лаврика от ушиба о кирпичный дымоход, свалился вместе с ним на кучу тряпья, прикрывавшего дверцу в «новую жизнь Буратино»…
— Только пошеве…
Наверное, молодой и очень инициативный товарищ из уголовного розыска города Алма-Аты хотел сказать этим двум сопливым дурачкам: «Только пошевелитесь!», но не успел.
Один из них, пятнадцатилетний пацан, вдруг так глянул на него, что у молодого товарища со стреляющим наганом МГНОВЕННО И НАВСЕГДА ОСТАНОВИЛОСЬ СЕРДЦЕ.
С широко открытыми, но уже бессмысленно-мертвыми глазами он медленно опустился на колени, а потом мягко повалился на бок, так и не найдя в себе больше сил закрыть глаза — как и полагается МЕРТВОМУ ЧЕЛОВЕКУ.
А Лаврик лежал на старом казахском чердачном тряпье, кровавая пена совсем немного пузырилась у него на губах, а в груди клокотало и булькало…
Мика лежал рядом с ним, зажимал ладонями маленькие кровоточащие дырочки на груди у Лаврика и в самом низу живота и слушал, как Лаврик с трудом, задыхаясь и глотая кровь, заполняющую ему рот, растерянно и удивленно говорил:
— …ну что же это?! За это же не стреляют… За такое же — не больше «пятеры»… Зачем же стрелять, падлы?! Где же их ебучие законы, мать их… Стрелять-то зачем, Микочка?… Мика…
В первый и последний раз в своей жизни Лаврик назвал его «Мика». И умер у него на руках.
А по ступенькам лестницы, ведущей на пыльный чердак, с грохотом бежали на выстрелы сержанты в гражданском и с милицейскими наганами укороченного образца…
«Зайчик… Мой педный зайчик!..» — где-то сказала Миля.
Вот бы удивился тот смелый, молодой и инициативный товарищ из уголовного розыска, если бы с перепугу не взялся бы стрелять и остался бы сам в живых!.. Если бы не умер вот так удивительно для своего крепкого тридцатилетнего организма.
Что было крайне удивительно даже патологоанатомам из республиканской судмедэкспертизы, вынужденным в своем заключении написать, что «…смерть наступила в результате мгновенного шокового
