— Поговорите в военкомате. Пусть меня на фронт отправят, — повторил Мика. — Вы, я смотрю, уже побывали там…
— Нет, — честно сказал начальник. — Не был я ни на каком фронте.
— А это?… — Мика показал на правую искалеченную руку начальника.
— Это мне одни бандюки лет десять тому назад отрубили. А ты сам в военкомат не торкался?
— Один раз. Еще в прошлом году.
— Ну и что?
— Взяли за шкирку и… того.
— Их тоже понять можно.
— Нет. Нельзя.
Начальника все время подмывало задать пацану один, самый важный вопрос. Но он понимал, что если пацан ответит на него утвердительно, то он, начальник, и сам долго не проживет. Этот вопрос может стать для него же, начальника, смертельным приговором.
И все же… И все же… И все же! Он был настолько любопытен, и этот пацан ему так нравился, что начальнику показалось, будто если он сейчас его об ЭТОМ спросит, пацан почувствует его симпатию к себе и оставит его в живых…
Начальник сидел на Микиных нарах, а Мика по-блатняцки пристроился на корточках, привалившись к противоположной стене камеры, и с наслаждением курил, аккуратно стряхивая пепел в ладошку.
— Ты, говорят, все время физкультурой занимаешься? — спросил начальник, не решаясь перейти к самому главному вопросу. — Стойки делаешь на руках, отжимаешься… Верно?
— Прогулок у подследственных нет — нужно форму поддерживать. Но вы же не об этом хотели меня спросить.
— М-да… Верно… Не для протокола, как говорится. Скажи мне, Миша… КАК ТЫ УБИЛ ШЕСТЬ ЧЕЛОВЕК?
Мика помолчал, глубоко затянулся, посмотрел прямо в глаза начальнику и поправил его:
— СЕМЬ. Был еще один гаденыш в Ленинграде до войны. В школе.
Начальник мгновенно вспотел. Он ждал всего, чего угодно, но только не такого откровенного признания… И все равно ведь не доказать. Не доказать никогда!
— Конечно, — улыбнулся ему Мика. — Не докажете. Никто не поверит.
Начальник охнул, перевел дух, еле выговорил:
— Что-то у нас с тобой, Михаил, какая-то ненаучная фантастика получается!.. Какой-то Жуль-Верн, понимаешь… Ты что, и мысли умеешь читать?!
— Нет, — сказал Мика. — Я просто представил себе, что вы можете подумать.
— А ты не боишься, что весь этот разговор наш сейчас записывается?… Ну, сам знаешь как… Ты же в звукоцехе работал, да?
— Нет, не записывается, гражданин начальник. Я бы это почувствовал.
— Как?!
— Не знаю. Действительно не знаю. Просто почувствовал бы.
Как бы в подтверждение своей обостренной восприимчивости Мика неожиданно для себя увидел, что начальник уголовного розыска, которому десять лет тому назад бандиты отрубили кисть правой руки, излишне напряжен и пугается его, Микиных, откровений.
Вот Мика и решил снять с начальника это напряжение.
— И пожалуйста, гражданин начальник…
— Говори нормально — Петр Алексеевич.
— И пожалуйста, Петр Алексеевич, не бойтесь меня. Я теперь ЭТО делаю только в САМЫЙ ПОСЛЕДНИЙ МОМЕНТ, КОГДА УЖЕ НЕТ ДРУГОГО ВЫХОДА…
— Спасибо, Миша, — искренне поблагодарил его начальник Петр Алексеевич. — Кто-нибудь из близких знает, где ты?
На мгновение Мика представил себе реакцию папы, когда тот все про него узнает, и, оберегая спокойствие Сергея Аркадьевича, быстро сказал:
— У меня никого нет.
Это была единственная фраза Мики, в которую Петр Алексеевич еще два дня тому назад ни за что не поверил бы…
Он встал с Микиных нар и спросил без видимого интереса:
— Ты поэта Симонова Константина Михайловича знаешь?
— «Жди меня, и я вернусь, только очень жди…»?
— Да. — Начальник Петр Алексеевич вынул из внутреннего кармана пиджака много раз сложенную газету и протянул ее Мике. — На-ко вот, Михаил. Почитай газетку. Тут товарищ Симонов описал очень грустную и, как мне кажется, важную для тебя историю…
В этой газете очерк Константина Симонова был проиллюстрирован двумя фотографиями, одна из которых была превосходно знакома Мике с самого его раннего детства.
На этой фотографии, в очень элегантном летном комбинезоне с меховым воротником, стоял молодой и красивый Сергей Аркадьевич Поляков с залихватской курительной трубкой в зубах. На голове у него был высокий жесткий авиационный шлем со специальными очками — «консервами». Сергею Аркадьевичу на этом фото было ровно двадцать четыре года. Ровно потому, что в газете под фотографией, была точно определена дата: «Год 1916. Первая мировая война. Шеф-пилот двора его императорского величества, кавалер трех Георгиевских крестов, вольноопределяющийся Сергей Поляков».
Мика всегда знал эту фотографию. Она висела у отца в кабинете, в окружении фотографий других летчиков того времени, снимавшихся на фоне своих «ньюпоров» и «блерио».
Все эти дореволюционные фото были когда-то подарены Микиному отцу с гордыми и мужественными посвящениями вроде: «На память и добрые воспоминания о лучших днях в 38-м корпусном авиационном отряде — доброму, лихому товарищу Сереже Полякову от подпоручика М. Плетнякова. Деревня Замошье, ноябрь 1915 г.».
Или: «На добрую, долгую память дорогому бесстрашному Сержу Полякову от летчика XII-го Истребительного Авиационного отряда князя Владислава Лерхе. Рига, 9 августа 1916 года. Действ. армия».
Все эти подписи были с ятями и латинскими i — просто палочка с точечкой сверху…
Вторую фотографию в газете Мика видел впервые. Снимок был сделан, наверное, впопыхах, с не очень близкого расстояния и уж совсем не для газеты, а просто так.
Худощавый, осунувшийся пожилой майор Поляков держал в руках хроникальную киносъемочную камеру «Аймо», стоял у пикирующего бомбардировщика «Пе-2» с молоденькими летунами, и у ног Сергея Аркадьевича валялся его парашют.
На этом снимке Сергею Аркадьевичу чуть больше пятидесяти. Он вдвое старше каждого из тех, с кем разговаривал тогда, когда их кто-то сфотографировал…
А под фото — подпись: «Осень 1943 года. 22-я Воздушная армия. Кинорежиссер-оператор Сергей Аркадьевич Поляков с экипажем самолета перед вылетом на свое последнее боевое задание».
… Звеном, тремя машинами, с высоты в две с половиной тысячи метров они свалились в почти отвесном пике на немецкую мотострелковую колонну…
Из пикирования выходили в горизонтальный полет прямо у немцев над головами! И снова — в набор высоты…
Сергей Аркадьевич снимал из кабины стрелка-радиста…
Ему очень нужны были кадры атаки!..
Он уже несколько месяцев был прикомандирован к пикировщикам 22-й Воздушной армии, и ему оставалось доснять совсем немного планов для того, чтобы потом приехать в Алма-Ату и спокойно сесть монтировать большой документальный фильм о фронтовых летчиках этой войны…
Кажется, так писал Симонов.
Он даже написал о том, что в начале войны Сергей Аркадьевич Поляков потерял жену, скончавшуюся у него на руках в Свердловске.
