семейством…
Вот такую затейливую и невеселую историйку сочинил Микин друг — хороший киносценарист, большой поклонник барышень-фигуристок из «Балета на льду».
В конце своего рассказа он заявил, что теперь ему как воздух необходим Мика Поляков.
— Я-то тебе на кой черт?! — удивился Мика. — По-моему, ты превосходно придумал сценарий. Осталось только сесть и записать. А ты этим ремеслом владеешь отменно…
— Микочка! Признаться, я не настолько владею «ремеслом», как ты изволил выразиться…
— Прости, Бога ради.
— Наплевали… Я не умею сочинять характеры существ, которых не могу себе представить зрительно… Я не знаю, как может разговаривать персонаж, которого я не вижу… Нарисуй мне Домового, Мика! Как он выглядит?… Во что одет?… Я повешу твой рисунок у себя над столом и сяду за пишущую машинку.
— Попробуй сам почитать сказки Афанасьева, поройся в фольклорных материалах… Я сейчас дико занят Аверченко. Меня очень поджимают издательские сроки.
— О Боже! Он занят Аверченко… Аверченко очень средний литератор, и сейчас его стали издавать лишь потому, что раньше он был запрещен из-за своего эмигрантства…
— Но шестьдесят иллюстраций для трех томов Аверченко — год моей безбедной жизни. И я готов Аркаше простить некоторый примитивизм его дореволюционного юмора. Кстати, в эмиграции он стал писать лучше…
— Тэффи, которую он же печатал в своем «Новом Сатириконе», была на три головы выше самого Аверченко, — сказал сценарист. — Микочка! Нарисуй мне Домового… Придумай его мне графически, умоляю! Ну хочешь, я на колени встану?
— Совсем сдурел!.. — сказал Мика и отправился в кабинет.
Оттуда он принес несколько небольших листов ватмана и карандаш, разгреб кухонный стол, положил на него бумагу и стал быстро что-то набрасывать, приговаривая:
— Ну вот… Наверное… Должно быть… вот… что-то такое… Около полуметра — не больше… Или мало?…
— Рисуй, рисуй!.. — Затаив дыхание, сценарист следил за карандашом в уверенной руке Мики Полякова.
— …в лапоточках… — бормотал Мика, и на бумаге возникали смешные фигурки предполагаемого Домового. — Веревочкой подпоясан… Вот такая бороденка… шапочка… Какая же у него может быть шапочка?… А, старик?
— Откуда я знаю?! — окрысился сценарист. — Я для этого к тебе и приехал! Фигуристками угощал, хлеб привез, подлизываюсь к тебе, как шавка! А ты мне рисуешь какую-то херню собачью! Что это за современный Домовой?! Это же тридцатые годы какие-то… Голод в Поволжье!.. Дед Щукарь!.. Какой-то бездарно сочиненный российско-деревенский пейзанин… Лапоточки-онучи! Поясок веревочкой! Мне… Мне сегодняшний Домовой нужен!!! Восьмидесятый год на дворе, Мика!.. Сейчас уже никто косовороток не носит, черт бы тебя побрал!
Через пару дней он позвонил Мике и сказал, что его заявку на сценарий про Домового студия не приняла, обвинив автора в болезненном мистицизме и мелкотемье, но, чтобы подсластить пилюлю, включила какой-то старый фильм, снятый по его сценарию, и его самого в фестиваль «Ленфильма», проводившийся почему-то на Дальнем Востоке. Так что завтра он уже вылетает в Хабаровск, потом в Благовещенск, Уссурийск и Владивосток. Возможно, им даже придется слетать на Чукотку. Не исключено, что он сможет там захороводить и обаять парочку барышень-чукчей первой свежести и привезти их к Мике.
— Ты никогда не спал с хорошенькой чукчей? — спросил сценарист.
— Нет, — ответил Мика. — А как быть с Домовым?
— Пока не наступит фантастическая эра свободы и бесцензурного творчества, боюсь, Домовой нам с тобой не пригодится. Ты свободен для своего договорного Аверченко. А Домового можешь перестать рисовать и даже плюнуть ему в морду!
Но этого Мика уже почему-то не мог сделать…
Бесстыдно нарушая все издательско-договорные сроки, Мика с упорством маньяка продолжал зачем- то рисовать и придумывать, продумывать и рисовать этого проклятого Домового!..
Сотни набросков заполняли бесчисленное количество листов бумаги, а Михаил Сергеевич Поляков, которому уже завалило за полтинник, все рисовал и рисовал это странное и неведомое Существо, так дивно втемяшевшееся ему в голову…
Что? Почему? Какая сила заставляла его это делать — понять Мика не мог. Не мог и остановиться в своем поиске. Одно понимал — теперь он «сочинял» этого Домового не для кого-то, а для себя. Лично…
А потом вдруг пришло озарение! Оно, правда, лежало на поверхности, но до сих пор было не замечено Микой. В озарении были две составляющие.
Первая: Домовой — хранитель очага. Следовательно, он постоянно находится в доме. В чем, например, Мике удобнее всего быть у себя в доме? В тренировочном костюме. Желательно старом, полуистлевшем от многократных стирок, но внешне сохранившем признаки бывшей принадлежности хозяина этого костюма к большому спорту.
И на бумаге неожиданно появился Домовой в весьма пожилом тренировочном костюме с четырьмя белыми фетровыми буквами на спине — «СССР». И в «чешках» со смятыми задниками — таких бывших гимнастических тапочках…
Вторая составляющая: он может сохранить некий приблизительно фольклорный облик — бородку, усы, некоторую наивную простоватость.
Но ни в коем случае он не должен походить на бедного деревенского родственника, явившегося в категорически чуждый ему мир многомиллионного города и столкнувшегося с пугающими его явлениями цивилизации, которых он якобы был лишен в своем медвежьем углу. Или еще где-нибудь — откуда он появился…
Ни под каким видом не делать из него комический персонаж, разговаривающий псевдонародными, окололитературными перлами вроде — «мабуть», «кубыть» и «ёж тя задери»!..
И еще! Ни за что не называть его архаичными именами типа — Еремей, Елисей, Прохор, Тихон…
— Точно! Я хочу быть Альфредом!.. — раздался чей-то надтреснутый тенорок за спиной у Михаила Сергеевича Полякова.
Мика резко обернулся и увидел…
…сидящего на валике своей древней кабинетной тахты маленького Человечка, ростом чуть более полуметра, в стареньком стираном голубом тренировочном костюмчике с белыми фетровыми буквами на спине и груди — «СССР»!..
Около тахты валялись маленькие «чешки» со стоптанными задниками.
В руках Человечек вертел Микин летный шлемофон с ларингофонами и колодкой соединения связи, который сам Мика Поляков не видел уже лет двадцать пять, с момента своей демобилизации.
— Ты так и не придумал мне шапочку, — сказал самозваный Альфред. — И я нашел в твоем забытом барахле вот эту штуку. К сожалению, она мне очень велика. Не сумеешь ли ты сделать с ней что-нибудь такое, чтобы я иногда смог ее надевать?…
Когда Михаил Сергеевич Поляков, пятидесяти трех лет от роду, один из самых известных художников- иллюстраторов и карикатуристов, чьи сборники карикатур разлетались по всему свету, а потом Управление по охране авторских прав выплачивало ему восемь процентов от авторского гонорара рублями или сертификатами на отоварку в спецлавочке, забирая себе девяносто два процента государственного налога, находясь в трезвом уме и здравой памяти, убедился в том, что сидящий перед ним маленький человечек ему не снится и не телевизор показывает ему кукольно-сказочную мультяшку «про Домового» из передачи «Спокойной ночи, малыши!», а какой-то поразительный сдвиг Судьбы с, казалось бы, уже накатанных рельсов предъявляет ему — Мике Полякову — Настоящего, Живого, Говорящего Домового, которого он же