бы на время ее визита спровадить Альфреда, направился к Пете — бармену-шоферу за добавкой.
По пути к стойке бара его перехватила пара голубков, сидевших чуть ли не прижавшись друг к другу, — сотрудница визового отдела консулата России Шурочка, рыхловатая женщина лет сорока, и тощенький, ловкенький харьковский эмигрант, выдававший себя за писателя и действительно достаточно бойко печатающийся в русско-эмигрантской немецкой прессе со своими чудовищными местечковыми хохмочками и претенциозными антистихами…
Как он попал на консульский прием — одному Богу было известно. И одинокой рыхловатой Шурочке.
— Михал Сергеич! — окликнула она Мику. — А у нас к вам дело…
— Слушаю вас, Шурочка, — остановился Мика и молча поклонился харьковскому «литератору».
Уж больно Мике не нравилось все, что печатал этот господинчик!
— Вот хотим с вами посоветоваться, Михал Сергеич, — сказала Шурочка. — Вы все же человек искусства, а мы тут задумали одно мероприятие…
— Вдвоем? — спросил Мика, стараясь твердо стоять на ногах.
— Пока вдвоем, — улыбнулся харьковчанин. — Будете третьим? Разливайте, Шурочка!
Он был очень доволен своей шуткой и даже незаметно положил руку на Шурочкино колено.
— Скоро девятое мая, — торжественно проговорила Шурочка. — День, так сказать, Победы… И вот мы сидим и думаем, как бы это нам получше отпраздновать? А, Михал Сергеич? Посоветуйте…
— Что «отпраздновать»? — тупо спросил Мика. Ему показалось, что он ослышался.
— Ну, День Победы над Германией! — громко сказал харьковчанин, чтобы старенький, пьяненький Поляков мог понять, о чем идет речь.
С явным превосходством энергичного пятидесятилетнего человека, который точно знает, чего он хочет от жизни, он покровительственно улыбнулся этой семидесятилетней развалине и, как ребенку- несмышленышу, не очень грамотно, но четко и раздельно пояснил:
— Имеется в виду тот день, когда мы победили Германию!
Тут вдруг действительно пьяненькое, по очень благодушное состояние Михаила Сергеевича Полякова стало быстро улетучиваться, уступая место зеленовато-лиловой ненависти к этим двоим…
Тело Мики уже охватывал знакомый жар, в висках привычно застучали молоточки, затылок заныл привычной болью и…
БОЖЕ УПАСИ!.. ЧТО СО МНОЙ?! НИ ПОД КАКИМ ВИДОМ!.. — в панике пронеслось в Микиной голове. — НЕМЕДЛЕННО ВЗЯТЬ СЕБЯ В РУКИ!!! О ГОСПОДИ…
— Это ВЫ победили Германию? — тихо спросил Мика, с трудом выходя из ТОГО состояния, которое еще никого не оставляло в живых… — Вы ХОТИТЕ ПРАЗДНОВАТЬ победу?! Вы оба, приложившие столько сил, пережившие столько унижений, чтобы только попасть в Германию! Вы, Александра Николавна, наверное, весь МИД своим носиком перерыли, чтобы уехать из Москвы сюда в командировку на три года… А какие титанические усилия вы прилагаете сейчас, чтобы остаться здесь на второй сытно-валютный срок?! И вы собираетесь праздновать победу над этой страной?!
Харьковчанин неожиданно попытался проявить характер:
— Позвольте, Михаил Сергеевич!..
— Молчать, дешевка! — негромко приказал ему Мика. В нем всколыхнулись все тюремно-армейские годы, когда он мог себе позволить разговаривать с людьми простым и ясным языком. Чтобы те понимали, что хочет им сказать М. Поляков.
— Ты сейчас жрешь из рук этой Германии, — еще тише проговорил Мика. — Ты ползал на животе перед своим вонючим харьковским ОВИРом — только бы тебя выпустили из России в Германию! Ты же не веришь ни в Бога, ни в черта, понятия не имеешь об иудаизме, а бегаешь в еврейскую общину и, натянув кипу на свои жидкие, засаленные волосенки, торчишь в синагоге, держа молитвенник вверх тормашками, — только чтобы тебя там увидели, только бы не забыли, что ты правоверный еврей! И ты хочешь ПРАЗДНОВАТЬ СВОЮ ПОБЕДУ над Германией, которая платит тебе социальное пособие, дала тебе бесплатную квартиру, обеспечила медицинской страховкой… Из-за чувства вины перед шестью миллионами погибших евреев, к которым ты, бездарность с барахольно-сосисочной идеологией, не имеешь никакого отношения, хоть ты три кипы напялишь на себя! Да, тут ты ПОБЕДИЛ Германию, слов нет…
— Ну зачем же так грубо, Михаил Сергеевич? — пролепетала Шурочка.
Но от ярости Мика даже не услышал ее.
— Если бы вы оба попросили меня помочь вам устроить День поминовения по погибшим или отметить День окончания той страшной бойни, я помог бы вам придумать, как это сделать торжественно и печально. А вы в лопающейся от богатства Германии собираетесь ПРАЗДНОВАТЬ НАД НЕЙ ПОБЕДУ, в то время когда в России средний возраст мужика — пятьдесят семь лет?! И все! А зацепившиеся на этом свете старики шустрят по помойкам в поисках объедков… Да как же вам не стыдно, ничтожненькие вы мои?…
Мика повернулся к ним спиной и твердым шагом пошел к Пете — шоферу-бармену.
— Что с вами, Михал Сергеевич? — с тревогой спросил Петя, вглядываясь в побагровевшее лицо Мики. — Вам плохо?
— Нет. Уже хорошо, — улыбнулся ему Мика. — Петя! Полстаканчика чистяры. Без томатного сока.
— Не много ли? — осторожно усомнился Петя.
— В самый раз, сынок.
Мика залпом выпил водку, взял щепотку соленых орешков. Зажевал и попросил Петю:
— Петя, пойди к генеральному и скажи, что я прошу извинения за то, что был вынужден уехать не попрощавшись. Срочный вызов…
— Откуда?
— Ах, Петя, Петя!.. Ну придумай сам что-нибудь. Ты ж «дипломат», Петя, а это значит, что не страшны тебе ни горе, ни беда! — спел ему Мика…
…и совершенно протрезвевшим уехал домой.
Спустя несколько дней Альфред с трудом оторвался от компьютера и сказал:
— Мика! Ситуация с островами такая: можно, прикупить островок в Тихом океане — на Багамах, на Гавайях, на Фиджи… Но жутко маленькие, максимум на одну-две семьи. И за сумасшедшие бабки! От семи до двенадцати миллионов долларов!!! То, что ты мне заказывал — пять километров в длину и три в ширину, — они не продают. А если и продадут, то слупят с нас не меньше полутораста миллионов долларов… Это даже Билл Гейтс почешет свою репу, прежде чем выложить такую сумму… А чтобы нам заработать эти деньги, пришлось бы ухлопать всех наших русских негодяйцев и еще прихватить из бывших союзных республик. А на это у нас нет ни времени, ни здоровья…
Мика поправлял кое-какие рисуночки, чтобы отправить их в нью-йоркское издательство. Он с удовольствием вытянулся в кресле, разминая затекшую спину и шею, снял очки и сказал Альфреду:
— Насчет «всех негодяйцев» ты, Альфредик, погорячился. Подозреваю, что у нас в России их на миллиарды долларов. Даже если мы с тобой снизим расценки на их «устранение» вполовину! А вот про здоровье и время — ты прав, малыш. — Мика закурил сигарету и прикрыл глаза. Сказал грустно: — Неужели все эти трупы — зря?… Неужто рушится мечта детства?…
— Жамэ! — воскликнул Альфред. — В смысле — «никогда»! Это я по-французски… Давай снова определимся, что мы требуем от НАШЕГО острова.
Мика глубоко затянулся сигаретой, медленно выпустил дым в потолок и, глядя в сизое облачко, медленно и горько проговорил:
— Солнце… Вечно теплый океан… Горячий желтый песок на берегу и высокие пальмы, в тени которых стоят три десятка белых домиков…
— Ты раньше говорил еще про взлетно-посадочную полосу, чтобы принимать и отправлять большие самолеты.
— М-да… Совсем забыл. Хорошо бы иметь такую полосу…
— Ты поэтому хотел купить большой остров?
— Конечно. Для тяжелых машин полоса должна быть около трех тысяч метров длиной…
— А зачем нам принимать большие самолеты? — спросил Альфред.
— Только большие машины могут покрывать большие расстояния.
