преобразуют мощность катаклизмов в наши единицы, — целый год, причем високосный. То есть двадцать одну тысячу девятьсот шестьдесят часов.
— Откуда это известно?
— Из высшей кабалистики.
Премьер-министр покрутил на пальце кольцо с тайнописью.
— Вы можете представить нам ваше доказательство, господин астролог?
Паулос подал знак председателю-старейшине, тот позвонил в колокольчик, вызывая педеля.
— Введите свидетельницу, — приказал Паулос.
— Девственницу? — оживившись, спросил консул по пряностям и острым приправам.
— Нет, ее родную тетку.
Вошла тетка Мелусины, присела в поклоне; к груди она прижимала аккуратно сложенное небесно- голубое платье девственницы. Паулос попросил разрешения начать опрос свидетельницы!
— Ты — моя кухарка и ключница Клаудина Перес, тетка девицы по имени Мелусина?
— Да, господин.
— Это платье, которое у тебя в руках, принадлежит твоей племяннице?
— Да, господин.
— Ты можешь это доказать?
— Да, господин. Портниха Эфихения пошила его по мерке для младшей дочери консульского счетовода, но той не пришлось в нем покрасоваться, потому что в день последней примерки ее родители получили извещение о том, что в Лиссабонском землетрясении[63] погибла ее бабушка. Пока не пройдут годы траура, платье повесили в шкаф, но срок не дошел и до середины, как эта самая младшая дочка понесла от слуги свечника, парень носил им свечи для молельни. Рожать уехала в деревню, где вышла замуж за хромого причетника: тот ее пожалел. Родители продали платье торговке, которую все зовут вдовой Сесарио и которая на каждой ярмарке торгует женскими платьями. У нее-то я его и купила, мне повезло, я опередила того деревенского причетника, а он специально приехал за этим платьем, жена его послала.
По знаку Паулоса тетка Мелусины расстелила на столе небесно-голубое платье с расклешенной плиссированной юбкой, кружевными воланами и круглым вырезом.
— А в чем же состоит доказательство? — спросил председатель-старейшина.
— На подоле — слюна единорога, — ответил Паулос.
И показал это пятно. Собственно, там было три пятна, вытянутых по форме языков длиной с полпяди, темных по краям, в середине — красновато-золотистого цвета.
— Не сходит! — сокрушенно покачала головой Клаудина, тетка Мелусины.
— Вы пробовали все средства?
— Да не сходит! Три раза стирала с протравой, три раза — с палисандровым деревом, да один раз с гашеной известью и солью… Не сходит!
— Вот если бы в городе была механическая прачечная, как в Гаване! Там китайцы отстирывают все на свете! — воскликнул консул по пряностям и приправам, в прошлом, как мы уже говорили, моряк торгового флота.
— Пятно пробовал вывести аптекарь, лиценциат алхимии из Неаполя. Могу заверить вас: оно не выводится. Но есть и еще кое-что.
Паулос стал показывать пятно консулам и астрологам и ножичком скоблил красноватые пятна. Наконец труды его увенчались успехом. Отскочила крохотная чешуйка — золотая! (Чистое золото, это подтвердили ювелиры, когда Консулат послал чешуйку на проверку.)
— Что же вы предлагаете? — спросил премьер-министр.
— Прежде всего приобрести это платье. В городском музее оно явится экспонатом, подтверждающим появление единорога в городе. Во-вторых, обшить серебром часть подола, отмеченную слюной. И в-третьих, хранить платье в железном ящике.
— Почему в железном?
— Так рекомендуется в трактатах относительно всего, что принадлежит единорогу, кроме рога, используемого в медицине. К тому же немецкие ученые доказали, что, если рог отводит молнию, то вся остальная плоть этого животного ее притягивает. В Праге, где хранятся останки единорога, убитого в Богемии слепым императором Иоанном[64], их держат в железном ящике, снабженном громоотводом, который изобрел американец мистер Франклин, и молния уходит в землю. В- четвертых — и это самое главное, — надо посоветоваться со сведущим в таких делах человеком и спросить, как истолковать появление в городе единорога в год кометы.
Все предложения были приняты единогласно. Тетка Мелусины до последней минуты ожидала, что город удовольствуется куском подола, где остались следы от слюны единорога, а остальное возвратят племяннице. Заговорила о компенсации, она просит двенадцать песо наличными — что скажет на это совет?
— Ведь девочка ждет и наверняка заплачет, если я вернусь без ее небесно-голубого платья!
— Ее утешит то, что все теперь узнают о ее девственности в связи с этим необыкновенным случаем! — торжественно возгласил консул по пряностям и приправам.
— Уж лучше бы она лишилась ее с каким-нибудь работящим парнем, который при деле, чем попадать в такие передряги! Бедняжка похудела на шесть фунтов!
— Свое мнение я подам в письменном виде! — заявил Паулос, когда его кухарка и ключница удалилась.
— Fasta vel nefasta?[65] — настаивал председатель-старейшина, торопя астролога.
— Пока что не могу сказать.
— Давайте побыстрей, катастрофа ждать не будет, если она нас коснется! Ваш покорный слуга один раз спасся от внезапного наводнения, уцепившись за дохлую свинью, которая плыла кверху брюхом!
— Свиньи всплывают на седьмой день!
— Наверно, река принесла ее откуда-нибудь из дальних краев!
— Могу я написать об этом в лондонскую «Таймс»? — спросил секретарь по затмениям. — По- английски, разумеется!
Консулы и астрологи, созерцая пятно на подоле платья Мелусины, засыпали у стола. Председатель- старейшина решил взбодриться и взбодрить остальных, потряс колокольчик, но тот не зазвонил. Как видно, тоже уснул.
VI
Паулос купил Мелусине новое платье такого же небесно-голубого цвета, как и прежнее, и почти одинакового фасона, с кружевами на грудке. Усадил ее на диван под зеркалом и терпеливо расспрашивал, просил рассказать ему все, что она может вспомнить о встрече с единорогом в музыкальной раковине, а также о своих полуночных выходах до этого события. Мелусина почти ничего не помнила. Она слышала голоса, которые поднимали ее с постели и, точно за руку, вели вниз по лестнице.
— Каким же ключом ты открывала дверь?
— Она сама передо мной открывалась.
Паулос не захотел, чтобы Мелусину допрашивали консулы и астрологи. Своими вопросами они окончательно сбили бы ее с толку. Девушка робко и наивно глядела на хозяина большими коровьими глазами, то и дело одергивала подол.
— Нет, зверя я не видела; помню только глаза и вроде бы ленту такого цвета, как мед, а над ней рог, который то светился, то потухал, падал мне на колени…
— И больше ничего?
— А еще мне было жарко! Животу жарко!
— Он ничего не сказал?
