Консулы собрались у выходящих к мосту городских ворот, чтобы проводить Паулоса. Он- то задумал свой отъезд так, чтобы весь город увидел, как богат чудесами год кометы. Английский эстамп, изображающий коня со звездочкой на лбу, по имени Ахиллес, должен был висеть на дорожном столбе с солнечными часами у входа на мост, по правую руку, если входить в город по Римской дороге. Когда все жители города во главе с консулами соберутся, дабы проводить его, Паулос попросит разрешения приблизиться к даме в черном, которая будет стоять в некотором отдалении на дороге, идущей вдоль городской стены, под ближайшим кипарисом. Щеглы, облюбовавшие себе это дерево, как видно, приняли ее за маленький кипарис и садятся то на кипарис, то на нее. Паулос подойдет к Марии, поднимет закрывавшую ее лицо вуаль и нежно поцелует даму своего, сердца. Потом станет на одно колено и наклонит голову, а Мария пойдет к Батарейным воротам в сопровождении шести других дам. Щеглы зависнут в воздухе, не зная, куда садиться. Паулос подойдет к английской картине, произнесет нужные слова, и Ахиллес оживет и соскочит с картины на дорогу, резвый, норовистый шестилеток в расцвете сил. Паулос сядет в седло и поднимет руку, прощаясь с городом, притихшим ввиду торжественности момента: паладин отправляется в дальние края на поле битвы, где будет решаться судьба города и его жителей. За Паулосом поедет слуга, который повезет, подвесив на палку, две клетки по два почтовых голубя в каждой. И тут Паулос подумал о том, что, когда его уже не будет в живых, лет через сто или больше, в лавках на площади будут продаваться эстампы, где он будет изображен на коне, с поднятой рукой и глядящим на город, дома и колокольни которого карабкаются вверх по холму. Внизу могла бы быть надпись:
ПАУЛОС СОИСКАТЕЛЬ В ДЕНЬ СВЯТОГО МАРТИНА ОТПРАВЛЯЕТСЯ НА ПОЛЕ БИТВЫ С ТИРАНОМ, ЖЕЛАЮЩИМ ПОРАБОТИТЬ ВСЯКИЙ ГОРОД, ГДЕ ЕСТЬ МОСТ
или, пожалуй, короче:
ПАУЛОС ПРОЩАЕТСЯ С ГОРОДОМ
Прощальную речь можно было бы сказать в стихах, скажем в октавах. Но не так-то просто их сочинить.
Паулос, не подумав как следует, усложнил для себя самого вопрос о влиянии кометы. После того как он доказал присутствие темных пришельцев, возврат реки к своим истокам, появление единорога, он мог просто-напросто объявить все эти знаки благоприятными для города, сулящими счастливые времена. Поставили бы пьесу комика Поликарпа с чудовищами, потешными огнями и акробаткой Филоменой, а потом устроили бы ночное гулянье. Паулос мог бы воспользоваться праздником и обвенчаться с Марией в церкви Святого Михаила. А теперь он вынужден отправиться в дальний путь неизвестно куда. Город, правда, предоставил ему настоящего коня, помесь першерона и венгерского серого в яблоках, поджарого, с длинным хвостом и белыми чулками, смирного, предпочитавшего легкую рысцу галопу; во второй день путешествия, когда он поднялся в обрамлявшие Лесную гавань горы, где в расщелинах кое-где лежал снег, конь простудился. Да, конечно, проще было бы придать истории со знаками влияния кометы счастливый конец, и сидел бы Паулос сейчас дома, смотрел, как Клаудина и Мелусина очищают желтые кукурузные зерна, слушал бой часов в гостиной и дожидался Марию с кружкой парного молока… Но он уже поднялся в горы у Лесной гавани и озирает открывшийся перед ним широкий горизонт.
— А голуби? — спросил председатель-старейшина, угощая Паулоса кофейно-молочной карамелькой в знак особого расположения.
— Я отправил их три дня тому назад со слугой, снабдив его лишь конопляным семенем, чтобы он держал голубей на диете, не выпуская из клетки: они, как проголодаются, быстрей летят к дому, мечтая о полной кормушке. Каждый день, утром и вечером, педель будет приходить в мой дом и проверять, не вернулся ли какой-нибудь из голубей, на террасе стоит клетка синьора Макарони с открытой дверцей, в ней прилетевший голубь будет отдыхать.
Насчет почтовых голубей что-нибудь можно будет придумать. А сейчас Паулос, обернувшись назад, прощался с родимой страной. Круглые холмы Леса с выдающимися остроконечными вершинами окружали долину, расступаясь там, где река впадала в море, и взору открывалась густая синева до самого горизонта. В небе кружил коршун, порой будто замирая в воздухе. Леса на склонах уже оделись во все осенние цвета, начался листопад. Пролетела большая стая скворцов, направлявшаяся на юго- восток.
— Полетели в оливковые рощи Прованса! — вслух сказал сам себе Паулос.
Изучив рисунки в книгах, Паулос оделся в дорогу наполовину как римский легионер, наполовину — как Ланселот Озерный[69]. И, когда увидел подходивших по тропинке справа двух мужчин — скорей всего пастухов, судя по посохам и котомкам, — он впервые в жизни устыдился того фарса на сюжет собственных снов, который разыгрывал, и готов был закрыть лицо черным плащом, едва прикрывавшим голые, как у римского воина, колени. Но сильней оказалось желание играть свою роль всем на удивленье, и Паулос стал понукать коня, тот нехотя перешел на галоп, возможно, и его взбодрил свежий горный воздух. Скакал он, неуклюже вскидывая круп, как видно, в нем больше было нормандской крови, чем крови горячих мадьярских скакунов. Но все-таки это был галоп. Пастухи остановились, завидев необычного всадника, и на всякий случай — а вдруг это заморский принц! — сняли шапки из козьего меха Паулос ответил им на римский манер, простерев руку, как Юлий Цезарь. За первым поворотом конь устал и пошел своей обычной валкой трусцой.
— …ludum esse necessarium ad conservandam vitam[70] . Да, прав был Фома Аквинский[71]. Во всяком случае, для сохранения моей жизни она совершенно необходима.
Также впервые в жизни Паулос понял, что игра со снами, разыгрывание собственных снов отделяет его от остальных людей. В реальной жизни ничто его не радовало и не печалило. Он спрашивал себя, любит ли он кого-нибудь. Быть может, это путешествие среди гор в полном одиночестве позволит ему поразмыслить о себе и своей судьбе. Как отшельнику в долгие часы уединения в тиши безлюдной пустыни. И тут он вспомнил о хижине своего дяди Фахильдо, любезного опекуна. Ведь можно просто-напросто спуститься в Горловину и зайти в пустую хижину, куда разве что в мае заглянет какой- нибудь богомолец из дальних деревень, где еще не знают, что фигуры святого возле хижины уже нет. И хижина будет для Паулоса отличным прибежищем на ту неделю, которую он решил провести вдали от города, отправившись на битву четырех царей, а по возвращении он собственным рассказом дополнит те вести, которые пошлет с почтовым голубем. Паулос запахнул плащ, надел на голову капюшон и, минуя гавань, поехал по тропинке, спускавшейся к Горловине. До наступления темноты оставалось часа два. Конь кашлянул и пошел резвей, решив, что они возвращаются домой. Этот конь принадлежал виноделу, хозяин развозил на нем бурдюки по тавернам, и до конюшни всегда доносился запах вина из погреба, без этого запаха — что за ночлег! И конь кашлянул еще раз. Паулос потрепал его по шее. Спускаясь к большой дороге, въехали в буковую рощу. В сумеречном тумане виднелись мерцавшие, как звезды, дальние огоньки. В шелесте темной листвы Паулосу слышался человеческий шепот.
