самой вечной коже. Эгист вставал на колени у ног Клитемнестры и обнимал их, а царица спокойно продолжала молоть крупу для каши на ужин или, закончив работу, потихоньку ела, дуя на каждую ложку. Она ставила тарелку на голову супруга и восклицала:
— Бедный ты мой, несчастный!
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Указательным пальцем он водил по навигационной карте: вот берега, вот устье реки, а напротив него — два маленьких острова: один вытянутый, похожий на ящерицу, другой — круглый, точно маленькая луна. Реку обозначили зеленым цветом, она рождалась в далеких горах и долго петляла на равнине, пробегая под мостами, их двойные арки тщательно изобразил картограф. Оресту очень хотелось бы стать жрецом реки, если только такая должность существовала, жить на круглом острове, сталкивать по утрам лодку с песчаной отмели и отправляться вверх по течению. Он бы плыл и пробовал воду на вкус из серебряного кубка, ища то место, где она делается совсем пресной, там принц ставил бы флажок, считая, что здесь — граница его владений. А может, устроить пост на берегу, на одном из холмов? Тогда надо спускаться по течению до соленой воды до того места, где река умирает в море, и отмечать границу флажками, закрепляя их, само собой разумеется, на буйках. Его дарили бы своей дружбой река и люди, жившие по ее берегам, — рыбаки и плотники. В назначенный день все они являлись бы к нему в праздничной одежде, с женами и детьми и приносили в дар рыбу, хлеб и вино. С ними являлся бы на остров или на холм музыкант, играющий на флейте и тамбурине или на пастушьей волынке, а Оресту пришлось бы по-отечески разговаривать с людьми, благодарить их, поглаживая бороду или положа левую руку на белокурую головку мальчишки, который подошел бы к нему подивиться его мечу. Ибо, где бы ни проходила эта церемония — на острове ли, на холме, он стоял бы в полный рост, в развевающемся на ветру плаще, с длинным мечом на поясе. Сестра мальчугана — девушка в белом облегающем наряде — подойдет, чтобы забрать его — как бы не помешал, и Орест посмотрит на нее тем взглядом, каким обычно награждал женщин, даря им счастье жить, заглянет в ее огромные черные глаза, пораженный ее красотой, а она зальется краской смущения. Представляя себе в мечтах свои деяния, путешествия, плавания, ночь на постоялом дворе, завтрак в трактире или приезд в незнакомый город, принц всегда придумывал в конце какую-нибудь любовную историю и, размышляя об этом, считал причиной тому не неутоленную чувственность, а свою бродячую жизнь. Живя на острове, по ночам он бы в одиночку разжигал высокий костер, чтобы корабли не разбились о подводные камни, и пропитался бы едким запахом дыма, по которому его узнают в темноте верные друзья в страшный час отмщения. Но есть ли у него верные друзья? Кто ждет его в городе, кто даст ему кров и хлеб, кто вдохновит на праведную и неотвратимую месть? Так говорила Электра: «праведная и неотвратимая», она гладила его голову, сжимала его плечи своими цепкими пальцами, целовала ему колени. Оресту надо найти товарища детских игр, который бы прикрыл его, пока он осторожно будет идти к зловещему месту. Где же все произойдет? Принц прекрасно помнил террасу с апельсиновыми деревьями в кадках, внутренний дворик с колоннами и широкой лестницей, лужайку между башней и стенами, где всегда пасся белый ягненок его сестры Ифигении и девушка делала вид, что пасется вместе с ним, пощипывая примулу и барвинки. Орест спустится по веревке и спрыгнет прямо перед Эгистом и своей матерью. Когда-то давно он придумал такое начало трагической сцены: надо спуститься по веревке с высоты. Но как это сделать? Можно попробовать действовать двумя руками, а меч зажать в зубах, но тяжелый меч зубами не удержишь, с кинжалом все бы вышло проще. Выходит, слезать придется, цепляясь одной рукой, одетой в перчатку, а другой сжимать меч. Прежде чем царская чета различит его, Клитемнестра и Агамемнон взглянут наверх, и их ослепит сверкающий, словно вложений в ножны из солнечного света, меч. Какая-нибудь женщина из его грез непременно окажется, там, но только одна. Может, это будет та девушка в широкополой соломенной шляпке, которую он увидел на площади Мантинеи[31] и которой помог собрать рассыпавшиеся яблоки. А может — та цветущая замужняя женщина, что подошла к нему украдкой и поцеловала руку. Да, конечно, эта дама могла бы взять мстителя за руку и, на бегу запечатлев на ней поцелуй, отвести туда, где он оставил своего коня. Уже сидя в седле, Орест бы наклонился дважды, чтобы поцеловать раскрытые ему навстречу губы. Хотя, впрочем, эту женщину лучше повстречать вновь на острове: врач посоветовал ей от сердечной тоски одну травку, которая растет там, дама приезжает собирать ее, видит своего возлюбленного и падает без чувств. Нет, получилось неправдоподобно: столь богатая особа явилась бы на остров не одна, а в сопровождении слуг, врача, дающего свои советы, а вероятно, даже и мужа, который вполне мог оказаться его другом. Друзья? У Ореста их не было, хотя он всегда мечтал о них. Предположим, долг отмщения не тяготеет над ним, и принц живет в своем родном городе. Он прогуливается, здороваясь с людьми, танцует на балах, беседует с портным, шьющим ему пояс, или с кузнецом, что подковывает его коня, юношу приглашают обедать, охотник приносит ему перья орла или фазана для берета, мать лучшего друга вышивает инициалы принца на новой рубашке. У него много друзей: с одними можно посекретничать наедине, с другими, которые клянутся в вечной дружбе, хорошо встретиться за накрытым столом — наполнить вином бокалы, осушить их, поставить на стол и обменяться улыбками. Из всех окон смотрят приветливые лица, люди машут ему руками, его приглашают на сбор винограда или зовут отведать мяса только что заколотого кабана. Пастух, проходя мимо со своим стадом, завидев Ореста, выбирает самого лучшего молоденького ягненка и бросает ему; тот ловит и благодарит. Но ничему этому не суждено сбыться, если он будет мстить.
— Что бы ты сделал на моем месте? — спрашивает принц у отставного лоцмана, который пустил его пожить в своем доме. Перед тем как принять окончательное решение, старик, тщательно проверил, не фальшивую ли монету предлагает ему путник: он попробовал ее на зуб, бросил на землю и позвал внука прочесть, что написано на обратной стороне.
Лоцман — лысый, беззубый старик с жидкой бороденкой, его нос покрыт черными бородавками, на больших руках видны мозоли, на левой не хватает мизинца, он сильно заикается. Выпив стакан вина, хозяин протягивает кувшин гостю.
— Здесь, на моем постоялом дворе, порядки, как на корабле в открытом море. Тебе полагается на день полтора кувшина вина и два — колодезной воды: этим летом жара все никак не кончится.
— Что бы ты сделал на моем месте? — повторяет Орест.
Старик поднимается, садится у дверей дома, на чурбан, где колют дрова, и скребет свою лысину.
— Как сказать, попадись мне под горячую руку любовник матери, я бы с ним расправился, чтоб больше неповадно было! Но когда, как ты говоришь, прошло столько лет, можно взглянуть на вещи трезво — ведь все случилось так давно. И если бы я понял, что эта дурацкая идея ломает всю мою жизнь, я бы плюнул, конечно, плюнул! Уехал бы подальше, нашел себе занятие по душе и зажил бы по-человечески: жена, собственный дом, всякие хлопоты, дети, порядок и всегда поглаженное белье. Знал я одного человека — моряка на нашем корабле, — который хотел убить отчима, считая, что тот отнял у него виноградник и упряжку волов, да еще вдобавок спит с его матерью — кому понравится, когда какой-то чужак этим занимается. Я просил моряка не убивать отчима и не портить репутацию нашего корабля, обещая ему, что когда-нибудь, в самый неожиданный момент, тот сам умрет от несчастного случая. Так и получилось. Когда мы заходили в порт того города, где они жили, отчим всегда присылал своему пасынку дыни, и вот однажды нес он нам три дыни на корабль, споткнулся на лестнице, упал, стукнулся головой о запасной якорь, что лежал на причале, и отдал концы. Когда мы ели дыни, я говорил моряку, что все это было предопределено. Но самое интересное случилось дальше: возвращаемся мы туда на следующий раз, мой моряк отправляется домой проведать свой виноградник и упряжку мулов и обнаруживает в материнской постели другого мужчину. Она, оказывается, успела еще раз выйти замуж. Изменилась только спальня: на потолке повесили сетку с айвой — новый муж был человеком с утонченным обонянием и хотел, чтобы комната приобрела иной аромат, чем тот, который царил там при его предшественниках.
— И он не убил мать? — спросил Орест.
