— Разве мы можем вершить суд над своими матерями? Пей и иди спать, юноша, я разбужу тебя вечером: у нас на ужин колбаса с цветной капустой. Кто знает, может, твои прелюбодеи в тот же час будут вечерять таким же блюдом.
Средняя дочка лоцмана прошла к источнику, покачивая длинным коромыслом с двумя кувшинами, и поздоровалась с гостем. Орест, пораженный нежным мелодичным голоском, выронил свой стакан, и вино пролилось на пол.
С того дня в доме старого лоцмана у принца вошло в привычку воображать, что, если он ест, пьет, занимается каким-нибудь делом или смотрит на луну, то то же самое едят, пьют или делают прелюбодеи в его родном городе, куда он никак не мог добраться. Но Орест давно уже не думал о Микенах как о доме, как о месте, где мог и должен был жить, родина представлялась ему лужей крови, по которой плавала, словно сделанная из пробки, царская корона с двенадцатью зубцами.
I
Орест не мог решить, как ему добраться до родных мест — по суше или по морю, — но твердо знал, что начнет свой путь издалека, из какого-нибудь городка на краю света, куда не дошли вести о трагедии их семьи. Так ему будет легко придумывать, кто он, откуда и зачем странствует по свету. Если разнесется где- то слух о юноше, который ищет по миру всякие чудеса, никому и в голову не придет подумать об Оресте. А через некоторое время можно снова сменить имя, назвать другую родину и иную цель путешествия.
— Никогда не скрывай своего имени, — говорила ему Электра. — Пусть все знают: жажда мести позвала тебя в дорогу, и ты едешь, не теряя ни минуты лишней в пути. Люди будут расступаться, испытывая религиозный трепет перед твоим роковым предназначением.
Электра твердила:
— Голова твоя высоко поднята, плащ изодран о кусты придорожной ежевики, сапоги покрывает пыль. Попроси воды, попей, смочи веки и поблагодари. Скажи: «Орест благодарит вас» — и уезжай из этих мест. Когда ты будешь милях в десяти оттуда и решишь, что новость о твоем приезде уже дошла до Эгиста, скачи в соседний город и опять назови себя, а потом дальше, дальше; тогда царь за четыре дня получит вести о тебе четырежды, из разных мест, словно Микены окружены со всех сторон. Ты пойдешь на врага обнаженным, прикрываясь щитом.
Электра умолила брата раздеться, взять овальный бронзовый щит, отделанный с обратной стороны тисом и кожей, и встать против света в дверном проеме. Орест подчинился, и она, опустившись на колени, посыпала свою голову пеплом.
Но на деле в пути все получилось иначе. Орест приехал в одну деревню и спросил, где можно остановиться на ночлег. Это случилось в краю пастухов, и домики их лепились по обрывистым склонам горы. Все они стояли на подклетях, были построены из красноватого камня и покрыты темной черепицей или соломой. Пастух, к которому принц обратился, чинил в тот момент веретено и не поднял глаз от своей работы.
— Там пониже, где водопой, есть странноприимный дом.
Оресту впервые приходилось провести ночь вдали от Электры. Обычно, когда он ложился и дрема смежала веки, сестра тихонько заходила в комнату, заботливо укрывала его, проверяла, не холодные ли у него ноги, втирала ему в виски благовония кончиками пальцев, чтобы снились счастливые сны, а потом торопливо выходила на цыпочках.
Дойдя до странноприимного дома, принц спросил, не найдется ли для него кровати. Как не найтись, найдется, и очень удобная: матрас из конского волоса и свежевыстиранные покрывала, в конце лета по- другому и быть не может. Так ответил ему толстый человек в меховой шапке, надвинутой по самые брови, с заячьей губой и бородкой клинышком. Левая рука его висела плетью.
— Я зовусь Орестом из Микен, — сказал путник.
— А это далеко? — спросил толстяк.
— Сто дней пути.
— Послушай, дружище, будь я помоложе и постройней, отправился бы с тобой, чтобы на мир посмотреть. И никакой платы не просил бы — только корми да обувай меня. А куда ехать надо — на восток или на запад?
— На запад.
— Мне по душе идти на запад, повторяя путь солнца. Оставь своего коня, я сам отведу его на конюшню, поставь пику на козлы и отведай моего вина. Никому не доверяю выбирать его в погребах, всегда покупаю сам и всегда удачно: здешним пастухам по вкусу красное вино, которое вызывает отрыжку. Я-то не здешний, мои предки приехали издалека и стали колонами на берегу, но потом пираты сожгли наши дома, и нам пришлось переселиться в глубь страны. Люди в этих местах пьют так много молока и едят столько сыра, что их желудкам необходимо вино, чтобы вовсе не перестать действовать. Моя идея оказалась удачной! Меня зовут Селион. Позабыл, как, ты сказал, твое имя?
— Орест.
— Никогда не слыхал такого. Это в честь мученика?
— Нет, его придумали для меня. Бросали наугад таблички с буквами, и вышло — Орест.
— Ну, наверное, быть тебе счастливым и богатым.
— Я возвращаюсь на родину, чтобы исполнить страшное отмщение. Любовник моей матери убил моего отца.
Толстяк Селион, который в тот момент вытаскивал из лотка ковригу, положил хлеб обратно и закрыл крышку.
— Платить тебе все равно придется вперед!
Орест раскрыл кошелек из шкурки крота и, отыскав в нем серебряную монету, бросил ее на стол. Толстяк хозяин подождал, пока она не скатилась на пол и не зазвенела на каменных плитах, но не стал подбирать ее, а прежде вытащил хлеб и вино для гостя. Потом он стащил с головы свою меховую шапку и, прижав ее к груди, попросил у Ореста прощения: есть законы торговли среди его соплеменников, и не ему нарушать их, а кроме того, в наше смутное время столько людей приходят и заявляют, что спешат отомстить тем, кто за время троянской войны завладел их царством или отнял у них жену, а затем напоминают о древних обычаях гостеприимства, выпивают в одиночку целый бурдюк вина и уезжают, не расплатившись.
Он поднял с пола монету, рассмотрел ее и, обнаружив, что она фиванской чеканки, сказал довольным голосом:
— Это твердая монета, она всегда в цене.
— Ты убедился — я плачу, — сказал Орест, — но уж кому-кому, а мне бы следовало жить здесь задаром. Отец убит, а мать — прелюбодейка!
Хорошо бы Электра услышала его слова, он произнес их торжественно, опустив голову на свою изящную руку с золотым кольцом на пальце.
— Если хочешь, — сказал Селион почтительно, — можешь не платить за хлеб.
И широким, остро заточенным ножом отрезал от ковриги большой ломоть и подал его Оресту на белой салфетке. К вечеру похолодало, и входившие пастухи потирали замерзшие руки и похлопывали друг друга по спинам. Селион проворно оделял всех вином и, когда у каждого в руках оказался кувшинчик, представил им незнакомца.
— Этот благородный юноша, на сегодня единственный гость вашего покорного слуги, зовется Орестом из Микен и едет отомстить убийце своего отца, который к тому же спит с его матерью.
— Пейте вино, я угощаю, — сказал Орест, чувствуя на себе удивленные и в то же время недоверчивые взгляды пастухов.
— Вот настоящий принц! — поддержал его Селион. — До его города сто дней пути.
— Кого же ты убьешь? — спросил самый молодой из пастухов с красным платком на шее.
— Сначала убийцу отца, — ответил Орест, — я отрублю ему голову мечом.
— А потом? — полюбопытствовал Селион. — Ты осмелишься убить мать?
