– Проходи, присядь. – Он сделал жест в направлении кабинета.
Она выбрала свое любимое кресло, которое в свое время сама покупала, – когда же это было, год назад? Он сел, не спуская с нее глаз. Она постарела лет на десять – мешки под глазами, морщины на щеках, кожа на скулах обвисла.
– Зачем ты вернулась?
Элизабет сделала неопределенный жест и отвернулась к стене.
– Ты не захотела остаться в клинике. Они звонили и сказали, что ты сбежала.
Она глубоко вздохнула и посмотрела на него.
– Как я вижу, ты по-прежнему принимаешь наркотики.
– Я думала, ты обрадуешься, увидев меня. Дети рады.
– Можешь остаться пообедать с нами, а потом уходи.
– Почему ты так поступаешь со мной?
– Не говори ерунды! Ты сама так поступаешь с собой. Ради Христа, взгляни на себя. Ты похожа черт знает на что.
Она посмотрела на свою одежду, будто видела ее впервые.
– Почему бы тебе не подняться наверх и принять душ, вымыть голову, переодеться в чистое? Обед будет готов минут через сорок пять.
Она собралась с силами и поднялась. Покивала головой, не глядя в его сторону, затем открыла дверь и вышла. Проводив ее до лестницы, Лиаракос постоял там минуты три или четыре, а затем медленно поднялся наверх в спальню. Дождавшись, когда из душа послышались звуки льющейся воды, он ушел.
Он импульсивно сказал, что она останется на обед. Теперь он об этом жалел. Удастся ли ему в эти два часа справиться со своими эмоциями? Ведь он любил ее и ненавидел одновременно. Он не мог противостоять этим чувствам и они разрывали его на части.
Ненависть. Из-за своей дурацкой слабости и эгоизма она бросила все ради этого белого порошка. Бросила детей, его – да, его – так ненависть это или гнев?
Любовь. Да, если бы не было любви, не было бы и ненависти. Только печаль. Затем он глянул на себя со стороны, посмотрел на этого человека как бы сверху – вот он ходит, делает ничего не значащие жесты, строит на лице гримасы – представил боль, которую он испытывал, прекрасно осознавая, что, в конечном счете, она ничего не значит.
Ты же понимаешь, не значит. Ничего не значит. Дети вырастут и станут взрослыми, будут жить собственной жизнью и забудут обо всем. А он ежедневно будет вставать с постели по утрам, бриться и ходить в офис. Годы возьмут свое, он состарится. Потом богадельня и кладбище. Ничто не имеет значения. Все это, в конечном счете, не стоит и гроша.
Так он и стоял, разрываемый на части узник старой усталой планеты.
– Лиза, расскажи маме, что ты делала в школе.
Ребенок затараторил о мышках, птичках и сказках. Элизабет не поднимала глаз от тарелки с едой, стараясь в нужный момент пользоваться ножом и вилкой и не перепутать, какой рукой следует брать тот или иной столовый прибор. Вытерев салфеткой губы, она осторожно положила ее на колени.
– Сюзанна, теперь твоя очередь.
Дочь увлеченно рассказывала о рыбках и лягушках, когда Элизабет отодвинула свой стул, прошептав «извините», и наклонилась за своей сумочкой.
Но Лиаракос опередил ее.
– Я взгляну.
Жена пристально посмотрела на него, ее лицо ничего не выражало. Затем началось. Она захрипела, верхняя губа задрожала, лицо перекосилось.
Лиаракос швырнул ей сумочку. Схватив ее, Элизабет поднялась со стула и через холл направилась в душевую.
– А вы, девочки, заканчивайте обед, – сказал он.
– Мамочка останется с нами?
– Нет.
Они все поняли и молча доели. Он проводил их наверх. Через минуту Элизабет, осторожно ступая, вернулась в столовую, ее лицо светилось умиротворением.
Он сидел молча и смотрел, как она ест. Поковыряв вилкой в тарелке, она положила ее и больше уже к ней не притрагивалась.
– Ты даже не хочешь узнать, где я была?
– Нет.
– Может, подбросишь меня или хотя бы дашь денег на такси.
– Убирайся куда хочешь, так же, как пришла сюда. Прощай.
– Танос, я…
– Прощай, Элизабет. Собирай свою сумочку и уходи. Сейчас же! И не возвращайся.
