Удивляясь собственной беспечности, Тревис начал ходить по комнатам, закрывать ставни и запирать их на щеколды. Обрадовавшись возвращению Нориных картин и ее восторгам по этому поводу, они не заметили, как спустилась ночь.
На полпути к выходу из бухты, уверенный в том, что расстояние и шум мотора служат надежной защитой от электронных подслушивающих устройств, Гаррисон сказал:
— Держись вдоль края фарватера и подбрось меня поближе к концу северного волнореза.
— Ты уверен, что поступаешь правильно? — обеспокоенно спросила Делла. — Ты ведь не мальчишка.
Он похлопал ее по заду и сказал:
— Я лучше.
— Фантазер.
Гаррисон чмокнул ее в щеку, подошел к бортику яхты и приготовился к прыжку. На нем были темно- синие плавки. Вода была холодной, и следовало бы надеть резиновый костюм, но он решил доплыть до волнореза, обогнуть его и вылезти с северной стороны, где его не будет видно из бухты — и все это за несколько минут — так что не успеет слишком сильно замерзнуть.
— К нам гости! — стоя у руля, крикнула Делла.
Адвокат оглянулся и увидел патрульный катер, покидающий южный причал и направляющийся в их сторону.
«Они не могут нас остановить, — подумал Гаррисон. — У них нет на это никакого права».
Но ему надо успеть нырнуть в воду прежде, чем патруль развернется. А то им будет видно, как он прыгает за борт. Сейчас, пока они еще были далеко, у порта, «Красавица» загородит от них его прыжок, а фосфоресцентный кильватер прикроет самого Гаррисона на несколько секунд, пока он будет огибать волнорез. Вполне достаточно, а потом пусть следят дальше за Деллой.
Яхта шла вперед на максимально большой скорости, при которой Делла чувствовала себя уверенно. Зюйд-вест подбрасывал судно на волнах с такой силой, что Гаррисону приходилось держаться за поручни. И все же ему казалось: они слишком медленно движутся вдоль каменной стены волнореза; а морской патруль приближался, но Гаррисон все ждал и ждал, потому что не хотел нырять в воду за сто ярдов от выхода из бухты. Если он прыгнет слишком рано, то не сможет добраться до мыса волнореза и обогнуть его; вместо этого ему придется плыть прямо к волнорезу и вылезать на него с фланга на виду у наблюдателей. Патруль подошел к ним на расстояние ста ярдов, увидел их и начал разворачиваться. Больше медлить было нельзя, нельзя.
— Пора! — крикнула Делла.
Гаррисон прыгнул через бортик в темную воду, подальше от яхты.
Вода была холодной. У него перехватило дыхание. Он стал уходить под воду, никак не мог выплыть на поверхность, его охватила паника. Гаррисон стал молотить руками и ногами по воде и наконец, хватая ртом воздух, выплыл на поверхность.
«Красавица» была на удивление близко. Ему казалось, что он барахтался под водой целую вечность, но на самом деле, должно быть, прошла всего лишь секунда или две, так как яхта была совсем рядом. Морской патруль тоже был недалеко, и Гаррисон решил, что даже расходящиеся от «Красавицы» волны не будут для него надежным прикрытием, поэтому набрал в легкие побольше воздуха и снова нырнул, оставаясь под водой так долго, как только мог. Когда адвокат всплыл на поверхность, Делла и ее преследователи уже вышли из бухты и повернули на юг — он был в безопасности.
Его быстро несло отливом за северный волнорез, представлявший собой стену из валунов и камней, более чем на двадцать футов возвышающуюся над поверхностью воды и кажущуюся ночью крапчатым серо-черным крепостным валом. Ему надо было не только обогнуть конец этого барьера, но и добраться против течения к берегу. Без дальнейшей проволочки Гаррисон начал плыть, недоумевая про себя, с чего это он решил, что все это детские игрушки.
«Тебе скоро семьдесят один год, — говорил себе адвокат, проплывая мимо каменистого мыса, освещенного маяком. — С чего это тебе вздумалось строить из себя героя?»
Но он знал с чего: из-за глубокого убеждения, что собака должна оставаться на свободе, что с ней нельзя обращаться как с собственностью правительства.
Соленая вода разъедала глаза, мешала смотреть. Что-то попало в рот и разъело маленькую язвочку на нижней губе.
Борясь с течением, Гаррисон обогнул мыс волнореза и энергично поплыл к нему. Теперь его нельзя было увидеть из бухты. Добравшись наконец до камней, он, тяжело дыша, ухватился за первый же валун и повис на нем, набираясь сил, чтобы выбраться из воды.
В недели, прошедшие после побега Норы и Тревиса, у Гаррисона было много времени, чтобы подумать об Эйнштейне, и сейчас он еще сильнее чувствовал: держать в клетке разумное и абсолютно невинное существо было актом чудовищной несправедливости, независимо от того, что речь шла о собаке. Гаррисон посвятил всю свою жизнь борьбе за справедливость, ставшую возможной благодаря законам демократии, и поддержание свободы, вытекающей из этой справедливости. Когда человек, имеющий идеалы, решает, что слишком стар для того, чтобы поставить все на карту во имя своих идеалов, то перестает быть человеком с идеалами. Может быть, он вообще перестает быть человеком. Эта суровая правда и заставила его предпринять этот ночной заплыв, несмотря на возраст. Смешно, что долгая жизнь человека с идеалами спустя семь десятков лет должна подвергнуться проверке судьбой собаки.
Но
«В каком дивном новом мире мы живем», — подумал Гаррисон.
Генетическую технологию следовало бы переименовать в «генетическое искусство», поскольку каждое произведение искусства — это акт творчества, а на свете не может быть более тонкого и красивого акта творчества, чем создание разумного существа.
Ощутив второе дыхание, адвокат вылез из воды на отлогий край северного волнореза. Этот барьер отделял Гаррисона от бухты, и он пошел в сторону берега по камням, а слева от него бушевало море. Адвокат предусмотрительно прикрепил к плавкам водонепроницаемый карманный фонарик и теперь освещал им дорогу, с величайшей осторожностью ступая босыми ногами по мокрым камням, боясь поскользнуться и сломать себе ногу.
Впереди в нескольких сотнях ярдов виднелись городские огни и неясная серебристая линия пляжа.
Ему было холодно, но все же не так, как в воде. Сердце его часто билось, но не так часто, как прежде.
Он сделает это.
Лем Джонсон прибыл на пристань из своего временного «полевого штаба» в здании окружного суда. Клифф встречал его у пустой лодочной стоянки, где прежде находилась «Красавица». Поднялся ветер. Сотни судов покачивались у причалов; они скрипели, а плохо натянутые парусные веревки бились и бились о мачты. Фонари на пристани и огни с соседней яхты бросали мерцающий свет на темную, выглядящую маслянистой воду, где прежде была пришвартована сорокадвухфутовая яхта Дилворта.
— А морской патруль? — озабоченно осведомился Лем.
— Они проследовали за ним в открытое море. Нам казалось, Гаррисон собирается повернуть на север, уж очень близко к волнорезу он шел, но вместо этого двинул на юг.
— А Дилворт его заметил?
— Должен был. Вы же видите — никакого тумана, полно звезд, светло как днем.
— Хорошо. Я хочу, чтобы он знал. А береговая охрана?
— Я говорил с катером, — заверил его Клифф. — Они на месте, идут на юг вдоль берега на расстоянии ста ярдов от «Красавицы».
Дрожа на быстро остывающем воздухе, Лем сказал:
