— Мама учила меня не ругаться, но, клянусь Богом, отсюда я должен видеть хотя бы часть нашего гостя, не так ли?
Снова русский: «Внимание всем! Компьютер сообщает об открытии наружного люка воздушного шлюза».
Другой американец, с бостонским акцентом, спросил: «И кто дал на это команду?»
— Никто, — ответил русский. — Теперь они контролируют наши системы управления.
— Кто они?
Голос техасца: «Может, у Ямайки есть космическая программа, о которой никто не знает?»
Смеха его шутка не вызвала.
Молли снизила скорость «Эксплорера» до пяти миль в час: космическая драма так увлекла ее, что она не могла следить за залитой дождем дорогой.
Вероятно, вернувшись от иллюминатора, из которого открывался вид на стыковочный узел, возможно, проверив на мониторах «картинки» наружных камер наблюдения, техасец спросил: «Лапьер, это тебя я вижу около воздушного шлюза?»
— Да, это я, Уилли, — ответила женщина с французским, а может, бельгийским акцентом. — Я готовлюсь их встретить вместе с Артуро. Датчики показывают, что в воздушном шлюзе растет давление: Собственно, оно почти сравнялось с атмосферным.
— Лучше бы тебе отойти оттуда, Эмили, — вновь русский. — И тебе, Артуро. Отойдите за переборки, пока мы не оценим ситуацию.
Эмили Лапьер нервно рассмеялась.
— Это заря новой эры, Иван. Сейчас не время для прежних страхов.
Еще один женский голос, немецкий, взволнованно: «Забудь про идеализм, Эмили. Подумай. Протоколы для стыковки должны быть универсальными. Этот слишком уж агрессивный. Указывает на враждебность».
— Это ксенофобическое толкование, — упиралась Лапьер.
Немка с ней не согласилась: «Это здравый смысл».
— Она права, — поддержал немку техасец. — Отходите и закройте за собой люк. Нечего вам там делать.
— Это же исторический момент! — гнула свое Лапьер.
Русский сообщил новую дурную весть: «Камеры воздушного шлюза ослепли. Если наши гости на борту, мы не можем посмотреть, как эти ребята выглядят».
— Мы слышим шум в воздушном шлюзе, — доложила Лапьер.
— Черт побери, — техасец, ослепли камеры и в предшлюзовом отсеке. Лапьер, мы больше вас не видим.
Удивленная, но не встревоженная, Лапьер заговорила на французском, потом спохватилась, перешла на английский: «Тут происходит что-то невероятное…»
Возможно, Артуро сказал: «Что за дерьмо…»
Лапьер: «…не открывает внутренний люк воздушного шлюза, но просто, просто проходит сквозь…
— Проходит что?
— …материализуется прямо из стальной…
Русский: «Компьютер показывает, что люк закрыт».
Внезапно охвативший Эмили Лапьер ужас заставил ее заговорить голосом испуганного ребенка: «Святая Мария, матерь Божья, нет, нет, благословенная Мария, нет, спаси меня!»
В предшлюзовом отсеке космической станции Артуро закричал сначала от ужаса… потом в агонии.
— Матерь Божья, спаси меня! Благословенная Мария, нет, нет, НЕТ…
Молитва Эмили Лапьер резко оборвалась криками боли, такими же, как крики Артуро.
И хотя в движущемся автомобиле они с Нейлом, возможно, находились в большей безопасности, Молли не могла ехать дальше. Не могла сконцентрироваться, ее переполнял не страх, а горе, сочувствие. Она нажала на педаль тормоза. Ее трясло.
Нейл тут же потянулся к ней. Радуясь тому, что она не одна, Молли схватила его руку, крепко сжала.
Высоко над Землей, в различных отсеках космической станции, члены экипажа переговаривались по системе громкой связи. В основном на английском, иногда переходя на родные языки, но речь шла об одном и том же: «Что происходит? Где вы? Вы меня слышите? Вы здесь? Где они? Что делают? Почему? Где? Как? НЕ подпускайте их! Задрайте люк! Нет! Помогите мне! Кто-нибудь! Господи, помоги мне, помоги! Господи! Пожалуйста, Господи! НЕТ!»
Потом остались только крики.
Может, потому, что крики слышались ей вживую (их передали с орбиты на Землю, потом записали на пленку или диск, и наконец радиостанция вновь выдала их в эфир), Молли могла разобрать тонкие нюансы ужаса, агонии и смерти, которые не отличила бы один от другого, если бы присутствовала при резне. Сначала крики были пронзительные, резкие, в них слышался отказ поверить в происходящее, потом в них добавлялось хрипоты и ужаса, и наконец они превращались в жалкие всхлипы и вопли мужчин и женщин, которых живыми разрывали на части, причем палач не спешил, наслаждаясь своими деяниями.
По мере того, как захватчики проходили из одного конца космической станции в другой, несчастные члены экипажа поочередно погибали, словно животные на бойне, возвещая о своей смерти прощальным криком, пока наконец крик последнего не возвестил о том, что величайшее достижение человеческой науки и техники продолжает полет в беспилотном режиме. Его крик пронесся сквозь вакуум и стратосферу, через последний хороший день на одной стороне планеты и через начало самой длинной ночи, через собирающийся дождевой фронт, который во время резни на космической станции еще не пролился дождем, и его агония стала последним предупреждением миру, набатом, ударившим в последний час.
Одинокий голос смолк.
Воцарилась тишина.
Молли затаила дыхание, нагнулась к радиоприемнику, вслушиваясь в эту страшную тишину.
И из уже мертвой космической станции донесся новый голос, сильный, вкрадчивый, необычный, голос того, кто появляется в пентаграмме, выведенной кровью барашка. И заговорил он на языке, который, возможно, никогда раньше на Земле не слышали.
— Енмями ноигел, тсе рефицул, тсе нод дава, тсе анатасс, лета рижоп шудс.
Помимо любви к словам и страсти к поэзии, Молли обладала способностью на лету запоминать стихи, точно так же, как великим пианистам достаточно только раз услышать мелодию, чтобы сыграть ее нота за нотой. И в этих инопланетных словах чувствовался ритм, напоминающий земные стихи, поэтому, когда нечеловеческий голос повторил эту фразу, Молли шептала эти слова вместе с ним.
— Юмаман си нойдель, си рифакаль, си нод а бах, си нейтосс, реши фо селлос.
Хотя Молли не знала значения этих слов, она чувствовала звучащую в них гордыню, и в гордыне этой, помимо триумфа, читались черная ненависть и ярость, на которые не было способно самое жестокое из человеческих сердец, которые не мог представить себе ни один человек.
— Юмаман си нойделъ… си рифакаль… си нод а бах… си нейтосс… рети фо селлос, — Молли еще раз произнесла эти слова, уже в одиночку.
На радио мертвая тишина сменилась голосом возбужденного комментатора: «Война миров, Америка. Сражайтесь с ними, сражайтесь изо всех сил. Если у вас есть оружие, воспользуйтесь им. Если у вас нет оружия, добудьте его. Если кто-то из государственных деятелей слушает меня, ради бога, пустите в ход атомные бомбы. Мы не должны сдаться…»
Нейл выключил радио.
Дождь. Дождь. Дождь.
Мертвые космонавты наверху и буря внизу.
Четыре мили до города… если город еще существует.
Если не в городе, то где собирались люди для того, чтобы организовать совместную оборону?
— Господь не оставит нас своей милостью, — сказал Нейл, ибо его учили иезуиты.
