в героическом примере матери, сейчас для этого самое время.
Он смотрит на свое отражение в одной из зеркальных дверок и не может гордиться тем, что видит. Бледное лицо. Широко раскрытые глаза, блестящие от страха. Поза испуганного ребенка: напряженное тело, сгорбленные плечи, голова, втянутая в них, словно он ждет, что его кто-то ударит.
Желтый Бок поворачивается к шкафу. Негромко рычит.
Может, там прячется кто-то ужасный. Может, Кертиса ждет куда более страшная находка, чем зубы.
А может, рычание собаки не имеет ничего общего с содержимым гардероба с зеркальными дверцами. Может, она просто реагирует на состояние Кертиса.
Дверцы шкафа дребезжат. Возможно, от дорожной вибрации.
Полный желания оправдать ожидания матери, напомнив себе о недавних угрызениях совести, вызванных тем, что ему не удалось спасти Донеллу, в решимости найти миску для своей томимой жаждой собаки, он хватается за ручку одной из сдвижных дверей. Набирает полную грудь воздуха, стискивает зубы и открывает шкаф.
Его отражение уезжает от него, открывая интерьер шкафа. К своему облегчению, Кертис не видит перед собой длинной полки, уставленной склянками с глазами. Нет в шкафу и одежды, пошитой из человеческой кожи.
Уверенности у него прибавляется, он опускается на колени, чтобы на полу шкафа отыскать миску или ее заменитель. Находит только мужские и женские туфли, к счастью, без отрезанных ног.
Пара мужских ботинок выглядит совсем новой. Он достает один, ставит рядом с кроватью, наполняет апельсиновым соком из пластикового контейнера.
Желтый Бок соскакивает с кровати и с энтузиазмом принимается лакать лакомство. Собака ни секунды не колеблется, не замирает, чтобы оценить вкус… словно ей уже приходилось пить апельсиновый сок.
Кертис Хэммонд, настоящий Кертис, должно быть, угощал ее не в столь уже далеком прошлом. Нынешний Кертис Хэммонд подозревает, что связь между ним и собакой все усиливается и она знает вкус, поскольку он только что пил этот же самый сок.
Мальчик и его собака могут контактировать на самых различных уровнях. Ему это известно не только из фильмов и книг, но и по собственным опытам с животными.
Кертис «не совсем в порядке», как охарактеризовал его Берт Хупер, и Желтый Бок совсем не желтый и не кобель, но из них получится отличная команда.
Вновь наполнив ботинок, он ставит контейнер с соком на пол, садится на кровать и наблюдает, как собака пьет.
Он доволен тем, что может действовать, несмотря на страх. Его радует, что ему удается удержать ситуацию под контролем.
И хотя они едут с парой Ганнибалов Лектеров и спасаются бегством от безжалостных убийц, и хотя их ищут ФБР и другие правоохранительные ведомства с более зловещими аббревиатурами и менее честными намерениями, Кертис с оптимизмом оценивает свои шансы на спасение. Собака, радостно лакающая сок, вызывает у него улыбку. Он выбирает этот момент, чтобы поблагодарить Бога за то, что Он сохраняет ему жизнь, и благодарит маму за преподанный курс выживания, без которого, наверное, и сам Господь не сумел бы уберечь его от смерти.
Издалека доносится сирена. Возможно, сигнал подает пожарный автомобиль, «Скорая помощь», патрульная машина, а то и клоунская колымага. Нет, конечно, последний вариант – фантазия. Колымаги с клоунами разъезжают только по арене цирка. Он более чем уверен, что это сирена патрульной машины.
Желтый Бок отрывается от ботинка, с морды капает апельсиновый сок.
Сирена набирает силу, патрульная машина быстро настигает «Уиндчейзер».
Глава 21
С широко раскрытыми челюстями, с выставленными напоказ, загнутыми назад зубами, с подрагивающим раздвоенным на конце языком, змея, чуть извиваясь, словно угорь в воде, летела по воздуху, только быстрее любого угря – ракета, нацеленная в лицо Лайлани.
И хотя она попыталась увернуться, змея, должно быть, что-то не рассчитала, потому что одной лишь скорости реакции девочки не хватило бы, чтобы разминуться с зубами змеи. Наверное, ей только показалось, что она слышала раздраженное шипение, когда змея проскочила мимо ее левого уха, но в том, что гладкие сухие чешуйки коснулись ее левой щеки, сомнений не было. От этой ласки по спине Лайлани пробежал холодок, кожа пошла такими большими мурашками, что она почти поверила, будто эта мерзкая змея скользнула под футболку и теперь обвивает ей поясницу.
Девочка умела блокировать механический сустав ортопедического аппарата, чтобы развернуться на «стальной» ноге. Слышала она шипение или нет, она развернулась вовремя, чтобы увидеть, как «сокровище из Эдема», описав широкую дугу, приземлилось на пол, яркая часть чешуи поблескивала в красном свете, словно блестки на платье.
Змея не поражала размерами, длина ее не превышала трех футов, а толщина – указательный палец взрослого мужчины, но, шмякнувшись об пол и сердито свернувшись в кольца, выглядела она пострашнее массивного питона или гремучей змеи. На секунду застыв, змея вдруг развернулась и быстро поползла по вытертому ковру, словно ее настигала прорвавшая дамбу вода. Забралась на подоконник, снова свернулась и подняла головку, оценивая ситуацию, вновь готовая к атаке.
Полностью доверяя только своей здоровой ноге, подтаскивая левую, забыв о давшейся такими усилиями грациозности походки, Лайлани в панике отступала к коридору. Хотя при каждом шаге ее качало, ей все- таки удалось удержаться на ногах, а добравшись до двери, она ухватилась за ручку, чтобы обрести опору.
Бегом от змеи! Укрыться от нее в своей комнате! Забаррикадироваться там, чтобы мать не смогла войти!
Синсемиллу происшествие немало позабавило. Слова слетали с ее губ вперемежку со смехом.
– Она не ядовитая, трусишка! Это домашняя змея. Видела бы ты свое лицо!
Сердце Лайлани выскакивало из груди, воздух с трудом проникал в сжавшиеся легкие, с шумом вырывался из них.
На пороге, держась за ручку, она оглянулась, чтобы посмотреть, не преследует ли ее змея. Последняя, свернувшись, лежала на подоконнике.
А мать, на коленях, подпрыгивала на кровати, словно школьница, заставляя жалобно скрипеть пружины матраца, смеясь, со сверкающими глазами, очень довольная тем, что ее шутка удалась.
– Ну чего ты так перепугалась? Это же маленькая домашняя змейка, не монстр!
Отсюда вывод: если она убежит в свою комнату и забаррикадируется там, нависшая над ней опасность никуда не денется, потому что рано или поздно ей придется выйти из комнаты. Чтобы поесть. В туалет. Им жить здесь еще несколько дней, и если эта тварь останется на свободе, то сможет подкараулить ее где угодно, а когда она выйдет из комнаты в поисках еды или чтобы облегчиться, гадина может даже заползти в ее комнату, благо под дверью дюймовая щель, и будет поджидать под кроватью, в кровати! У нее не будет ни убежища, ни покоя. Весь дом будет принадлежать змее, ничего не будет принадлежать Лайлани, ни одного квадратного дюйма. Обычно у нее был уголок, пусть маленький, но свой. Да, Синсемилла, если у нее возникало такое желание, врывалась туда без предупреждения, но девочка могла хотя бы представить себе, что этот уголок – ее. Со змеей она лишалась и этого. Ей придется жить, как под дамокловым мечом, каждую секунду ожидая внезапного нападения, даже когда Синсемилла будет спать, потому что змей отличает бессонница.
Прыгая на кровати, похихикивая, Синсемилла вновь обсасывала недавние события:
– Змея взлетела, как птица! Стартовала с кровати, как самолет! Лайлани испугалась! Отскочила! Заковыляла к двери, как два пьяных кенгуру в мешках!
Вместо того чтобы ретироваться в коридор, Лайлани отпустила дверную ручку и вернулась в спальню. Страх мешал вошедшей в привычку координации движений. Страх и злость. Обида сотрясала ее, словно толчки землетрясения, разрушившего Сан-Франциско в 1906 году, выдергивая пол из-под здоровой ноги, качая девочку из стороны в сторону.
