кровати Джесси Зейферт, шепча своими обезображенными губами ее имя.
Зеленые трупные пятна на серой коже. Страшный кровоподтек на верхней губе. И вокруг изуродованного носа. Следы разложения у глаз. У глаз, широко открытых. У глаз, вылезших из орбит. Зрачки, как и прошлой ночью, были покрыты белесой пленкой, отдающей в желтизну, со следами крови. Но сейчас это были, по крайней мере, глаза трупа — неподвижные, застывшие, слепые. Голова была оторвана от тела, вероятно, с необычайной жестокостью, кожа на шее свешивалась лохмотьями. В складках кожи на шее поблескивало что-то. Что-то на тонкой цепочке. Это была золотая мезуза, которую Джерри никогда не снимал.
Этого не может быть, этого не может быть…
Заклинание не помогало, жуткая голова с каждой минутой казалась все более реальной.
Скованная ужасом, Сюзанна заставила себя сделать один шаг по направлению к страшному предмету. Она хотела, чтобы наваждение исчезло, как только она начнет приближаться к нему.
Мертвые глаза продолжали взирать на нее своим невидящим взором. Они смотрели сквозь нее, на тот свет.
Этого не может быть.
Вот она уже так близко, что может дотянуться до мертвой головы. Она не решалась.
Вдруг голова оживет, как только Сюзанна прикоснется к ней? Что будет, если эти глаза уставятся прямо на нее? Что, если изуродованные тлением губы раздвинутся и зубы вонзятся ей в руку? Что, если…
«Прекрати!» — приказала она себе.
Она услышала странный свистящий звук и поняла, что это звук ее дыхания.
«Расслабься, — уговаривала она себя. — Черт бы тебя побрал, Сюзанна Кэтлин Тортон, разве можно верить в такую чепуху?»
Но от этих мыслей голова никуда не исчезла.
Наконец она решилась и протянула свою дрожащую руку. Она прикоснулась к щеке.
Пальцы ощутили кожу.
Голова была настоящей.
Кожа на щеке была холодной и скользкой.
Она отдернула руку, ее бил озноб.
Зрачки мертвой головы были по-прежнему неподвижны.
Сюзанна посмотрела на свои пальцы и увидела, что они покрыты блестящей слизью. Следы разложения.
К горлу подступила тошнота. Она вытерла пальцы о пижаму. На ткани остался блестящий след.
Этого не может быть, не может быть…
От повторения заклинаний легче не стало, наоборот, у нее пропало всякое желание переубеждать себя и хотелось только одного — бежать со всех ног из этой ванной комнаты, в коридор, туда, где медсестры, туда, где помощь. Она повернулась…
…и застыла в ужасе.
В дверном проеме, загораживая его всем телом, стоял Эрнест Харш.
— Нет, — глухо прошептала она.
Харш оскалил зубы. Он вошел в ванную комнату и запер за собой дверь.
Его нет на самом деле.
— Не ждала? — низким голосом спросил Харш.
Он не может причинить мне вреда.
— Стерва, — сказал он.
Харш больше не стремился быть похожим на Билла Ричмонда, больничного пациента. Пижаму и халат он сменил на одежду, в которой был тринадцать лет назад в пещере «Дом Грома». Черные ботинки, черные носки. Черные джинсы. Темно-синяя рубашка, почти черная. Она вспомнила, как он был тогда одет, потому что в пещере в мерцающем свете свечей он напомнил ей гестаповца из какого-то старого фильма. Или эсэсовца. В общем, кого-то из тех, кто носил черную форму. Квадратное лицо, грубые черты лица, светлые, в желтизну, волосы, мутно-голубые глаза — таков был облик этого штурмовика, который он, вероятно, старательно подчеркивал соответствующей одеждой. Наверное, он испытывал наслаждение, пугая людей.
— Как тебе мои маленький подарок? — спросил Харш, показывая на мертвую голову.
Онемевшая Сюзанна не могла произнести ни слова.
— Я же знаю, как ты любила этого жиденка, — голос Харша наливался злобой. — Поэтому я решил принести тебе хоть кусочек от него. Чтобы он служил тебе напоминанием о прошлом. Правильно я сделал, а? — Он захохотал.
Дар речи внезапно вернулся к Сюзанне, и она закричала:
— Ты же мертвый, черт бы тебя побрал, мертвый! Ты же сам мне это сказал! Ты — мертвый!
«Не ввязывайся в разговоры, — отчаянно убеждала она себя. — Ради Бога, вдумайся в то, что ты сама только что сказала. Не поддавайся этому бреду, выходи из него поскорей».
— Да, — промолвил в ответ Харш. — Конечно, я мертвый.
Она затрясла головой, стараясь сбросить с себя наваждение.
— Я не собираюсь слушать, что ты говоришь. Тебя нет здесь. Ты мне мерещишься.
Он сделал еще шаг. Он уже совсем близко от нее.
Сюзанна прижалась спиной к кафельной стенке, по левую сторону от нее была раковина, по правую — унитаз. Бежать некуда.
Мертвые глаза Джерри Штейна продолжали смотреть на дверь, не обращая никакого внимания на Харша.
Сильная ручища Харша мгновенным движением схватила ее левое запястье, она даже не успела отдернуть руку.
Вырваться было невозможно, он сжимал ее мертвой хваткой.
Во рту пересохло. Язык приклеился к небу.
Харш, самодовольно скалясь, медленно притягивал ее к себе — шлепанцы с визгом скользили по гладкому кафелю — вот он уже подтянул ее руку и прижал ее к своей широкой груди.
— Ну что, теперь ты убедилась, что я не призрак? — спросил он, торжествуя победу.
Она жадно ловила ртом воздух. Каждый его глоток, казалось, переполнял ее легкие свинцом, и под этой тяжестью она вот-вот рухнет на пол, провалится сквозь землю.
«Нет! — взбунтовалась она, испугавшись, что из этого обморока она выйдет уже настоящей сумасшедшей. — Господи, помоги, не дай мне потерять сознание! Я должна выдержать. Во что бы то ни стало!».
— Убедилась, что я — самый что ни на есть настоящий, ты, стерва? Убедилась, спрашиваю? Как я тебе? Нравлюсь, наверное?
При свете люминесцентных ламп его глаза, обычно имевшие цвет грязного льда, казались почти белыми. В них горел какой-то неземной блеск — они были именно такими, какими она запомнила их той ночью, в пещере «Дом Грома», при свете свечей.
Он провел несколько раз рукой, в которой было зажато запястье Сюзанны, по своей груди. Она почувствовала грубую ткань его рубахи и холод от пуговиц на ней.
Пуговицы?
«Разве это возможно — чувствовать холодные пуговицы в кошмарном сне? Разве возможно вообразить такую деталь? Разве галлюцинации бывают такими подробными, такими похожими на реальность?»
— Теперь видишь, что я здесь, перед тобой? — спросил Харш со все той же издевательской усмешкой.
У нее хватило сил еще раз высказать ему все, что она думает. Присохший к небу язык каким-то чудом отклеился и истово запричитал:
— Нет. Тебя нет. Тебя здесь нет.
— Нет, говоришь?
