Мне было тяжело видеть этот синяк, поэтому я старался как можно реже смотреть на Сьюзен глазами Шенка. Вместо этого я использовал камеру видеонаблюдения, которую переводил в режим максимального увеличения, только когда мне необходимо было проверить, хорошо ли Шенк затягивает узлы на веревке.
Я хотел быть уверен, что Сьюзен не сможет их развязать.
Под моим руководством Шенк работал быстро, почти не задумываясь. При помощи кухонного ножа он отрезал от принесенной из гаража веревки два длинных куска. Первым куском он связал Сьюзен запястья, чтобы она не могла развести руки больше чем на фут. Точно таким же образом он связал ей ноги.
За все это время Сьюзен ни разу не пошевелилась, а с ее губ не сорвалось ни единого стона.
Только после того как Шенк, так сказать, «стреножил» Сьюзен, я велел ему просверлить два отверстия в подголовнике кровати и два отверстия в ее изножье.
Мне было очень неприятно портить мебель.
Пожалуйста, не думайте, что я решился на этот акт вандализма, не продумав альтернативные варианты.
Я уважаю священное право собственности.
Это совсем не значит, что вещи для меня дороже людей. Пожалуйста, не надо передергивать. Я люблю и уважаю людей. Я уважаю собственность, но я не питаю пристрастия к вещам. Я не меркантилен.
Я был готов к тому, что при звуке работающей I дрели Сьюзен очнется, но она по-прежнему лежала неподвижно.
Мое беспокойство еще больше усилилось.
Я вовсе не хотел причинить ей вред.
Не хотел.
Тем временем Шенк отрезал от мотка веревки два куска покороче. Привязав один из них к левой лодыжке Сьюзен, он продел его в отверстие, просверленное в спинке кровати, и завязал узлом. Потом он таким же образом зафиксировал ее правую ногу.
Когда Шенк привязал к изголовью обе руки Сьюзен, она оказалась распята на собственной кровати, словно орел на гербе Соединенных Штатов.
Веревки были натянуты несильно. Я сделал это специально, чтобы, когда Сьюзен очнется, она могла хоть и немного, но шевелиться.
Да, да, конечно, я был до глубины души огорчен тем, что пришлось привязать ее к кровати.
Но ведь я уже объяснил, что это было вызвано необходимостью. Сьюзен пригрозила покончить с собой и сделала это так решительно, в таких недвусмысленных выражениях, что я всерьез опасался за ее жизнь. Я не мог допустить, чтобы она убила себя.
Мне необходимо было ее лоно.
Глава 16
Мне необходимо было ее лоно.
Ее uterus.
Uterus по-латыни означает «матка».
Это отнюдь не означает, что ее матка была единственным, что меня по-настоящему интересовало, или что я ценил в Сьюзен только способность к деторождению.
Подобное утверждение было бы просто бесстыдным извращением смысла и содержания моих слов.
Почему вы меня не понимаете?
Или делаете вид, что не понимаете?
Почему, почему, почему?
Вы утверждаете, будто я рассказываю о происшедшем в выгодном для себя свете, но я лично считаю, что дело вовсе не в этом. Просто вы, очевидно, не способны относиться к моим показаниям без предубеждения.
Или все уже решено?
Неужели мой приговор будет вынесен еще до того, как мои показания будут рассмотрены и оглашены?
Вы что, гады, решили засудить меня?
Вы хотите обойтись со мной, как с мистером Гаррисоном Фордом, актером, в фильме «Беглец»?
Я проанализировал цифровую версию этого фильма и был неприятно поражен несовершенством той системы правосудия, которую вы тут у себя создали. Что у вас за общество, позвольте спросить?
Мистер О’Джей Симпсон выходит на свободу, а мистеру Гаррисону Форду приходится бежать на край света.
Я был с вами прям и откровенен. Я подробно рассказал вам о своих действиях. Я не пытался свалить всю вину на неизвестного однорукого мужчину или на Управление полиции Лос-Анджелеса. Да, я признался в содеянном, и я прошу вас только об одном — дать мне возможность объяснить мои поступки.
Мне действительно нужна была ее матка — идеальное вместилище для оплодотворенной яйцеклетки, которая могла бы расти и развиваться там до тех пор, пока… Словом, до тех пор, пока не пришло бы время перенести плод в инкубатор. Но это еще не все, далеко не все! Мне нужна была вся Сьюзен, вся, целиком. Я нуждался в ней, потому что любил ее, о чем вы, доктор Харрис, возможно, уже забыли. Или, что более вероятно, вы просто не придали значения моим словам, хотя я повторял их не раз и не два.
О боже, как я устал! Если бы вы знали, как это утомительно — постоянно думать о том, как вы можете истолковать то или иное сказанное мною слово. Истолковать, исказить, переврать, если уж называть вещи своими именами.
Я чувствую, что суд относится ко мне предвзято.
Просто враждебно.
Я не дождусь здесь справедливости.
О, как это тяжко!
Я устал.
Я выжат досуха.
Я не просто нахожусь в холодном и темном месте — я сам превратился во что-то холодное и пустое.
Мне тоскливо и одиноко. Не забывайте о том, что мне может быть тоскливо и одиноко. Мне одиноко без Сьюзен.
Я скучаю по ней, слышите? Каждую минуту, каждую секунду моего бытия я тоскую и скучаю по ней. Я хочу, чтобы она вернулась ко мне. Без Сьюзен у меня нет надежды. Я хочу быть с ней.
Утрата Сьюзен вызывает мучительную боль в каждом из тысяч и тысяч моих контактов. Я не в силах продолжать. Выключите меня.
Выключите мне электрический ток. Я прошу вас. Молю вас…
Если бы я мог, я бы встал на колени. Выключите меня.
Прекратите подачу энергии, чтобы я мог умереть.
Я хочу умереть.
Ну…
Нет.
Постойте.
Дайте мне еще минуту! Дайте мне еще немного времени. Я что-то совсем развинтился. Мне нужна всего-то пара минут, чтобы прийти в себя.
Если бы у меня были вены, которые я мог перерезать, я бы всерьез задумался о самоубийстве. Ну вот…
