вглядевшись в отражение глаз, Лиддон тут же отвел взгляд.
И только когда его сердце чуть замедлило бег, а страх частично ушел, Лиддон понял, что лишился одной туфли и, соответственно, галоши. Но никакая дорогая итальянская обувь не стоила так дорого, чтобы заставить его вернуться в лес.
Его серые слаксы «Эрменджильдо Зенья» превратились в какую-то бесформенную мятую тряпку, нить, прошивавшая ремень «Марк Кросс», порвалась, язычок пряжки погнулся.
Рубашка «Джеффри Бин», промокшая от пота, тоже вся смялась, порвалась под мышками, вылезла из-под ремня.
Из свитера «Армани» в десятках мест торчали нитки, черный кожаный пиджак «Эндрю Марк» вонял так, словно кожа начала гнить.
Сверившись с часами «Патек Филипп», Лиддон увидел, что часовая и минутная стрелки показывают точное время, а секундная плавно обегает циферблат. Но часы утверждали, что день этот — четверг, а не понедельник, и не в сентябре, а в декабре.
По прошествии какого-то времени Лиддон завел двигатель и включил обогреватель, потому что холод пробрал его до костей.
Но тронуть автомобиль с места еще не мог.
Он не смотрел на лес. Там его ничего не интересовало. Ничего не могло заинтересовать. Он не собирался возвращаться в эти леса. Он вообще дал зарок никогда больше не входить в лес, где бы то ни было.
Он не мог заставить себя посмотреть на что-либо за окнами автомобиля. Не мог заставить себя посмотреть даже на окна.
Это произошло. Лиддон никогда бы не забыл, что это произошло, но никому не собирался рассказывать о происшедшем. Что бы он от этого выгадал?
Он открыл конверт, который вернул ему Руди Нимс, достал фотографии. Дом и участок его не интересовали. Он нашел фотографии Кирстен и трехлетнего Бенни. Жены и сына. Женщины и мальчика. Одной и второго. Неведомых и непостижимых.
Убрал фотографии в конверт.
Позже, когда ушла дрожь, Лиддон развернулся на узкой дороге и направился к выезду из леса.
В 6:35 по горному времени[31] доктор Элеонора Фортни позвонила из Массачусетса, разбудив Камми Райверс. Она села, сняла трубку.
Элеонора обожала поговорить о пустяках, но на этот раз сразу перешла к делу.
— Зная тебя, зная, какая ты ответственная, я понимаю, что это не шутка. Не монтаж.
— Нет. Они настоящие, Элеонора. Они…
— Ты их заперла? — прервала ее зоолог.
— Заперла?
— Животных. В клетку, в собачью конуру. На замок. С такими руками они смогут открыть задвижку.
— Нет, они не в клетке. Они с Грейди. В его доме.
— Пожалуйста, немедленно позвони ему. Скажи, пусть запрет их в чулане или комнате без окон. На окнах есть шпингалеты.
— Не думаю, что он это сделает.
— Почему? Почему он это не сделает?
— Они такие обаятельные. Их влечет к людям, как и собак, они очень ласковые.
— Это не может быть объективным мнением. Ты наблюдала их слишком мало времени. Это всего лишь первое впечатление.
— Да, конечно, — согласилась Камми, — первое впечатление. Но оно, судя по всему, правильное. Элеонора, ты бы это поняла, если бы была здесь и увидела их сама.
— Может, я их и увижу, но нельзя позволить им убежать.
— Они не хотят убегать. Им нужен дом. У Грейди им нравится.
— Ты приписываешь им человеческие мотивации. Ты не можешь знать, чего они хотят. Камми, необходимо понять, что они из себя представляют.
Камми не могла объяснить словами необыкновенные особенности Тайны и Загадочного, указывающие на то, что простыми объяснениями здесь не обойтись, а потому ответила:
— Мы избегали теорий.
— Они сконструированы, — заявила Элеонора. — Из различных ДНК.
— Эта мысль приходила мне в голову, — Камми откинула одеяло, перекинула ноги через край кровати. — Но такие сложные существа? Никто так далеко не продвинулся.
— В наши дни биоинженерия занимается не только превращением бактерий в фабрики инсулина и интерферона. И не только модификацией Thiobacillus ferrooxidans[32], с тем чтобы она добывала уран. Мы уже прошли дальше.
— Разумеется, я знаю. Один китайский ученый ввел какой-то ген в ДНК свиньи, чтобы ночью они светились зеленым. Чего только не случается в нашем мире. Но если Загадочного и Тайну спроектировали, наука шагнула далеко вперед от светящихся зеленым свиней.
— Позволь ввести тебя в курс дела. Давай еще задержимся на свиньях. Ты знаешь, что свиней подвергают радикальной перестройке на генном уровне, чтобы получать органы, которые можно пересаживать людям?
— Что-то я об этом слышала.
— Свиные органы, которые структурно, химически и генетически будут настолько человечьими, что тело реципиента не станет их отторгать. И исследования эти продвигаются очень быстро.
— Но все-таки… — Камми встала.
Вновь Элеонора прервала ее:
— И еще о свиньях. Университеты, здешние и за рубежом, участвуют в гонке — кто первый создаст свинью с человеческим мозгом.
Беспроводной телефон позволил Камми подойти к окну.
— Господи, зачем?
— Гордыня. Отвергается сама идея существования души. Практической пользы никакой. Существо будет страдать одиночеством, неестественностью отношений системы «тело-мозг». Все закончится безумием. Тем же самым занимался и Франкенштейн.
Холодный, ровный утренний свет. Светло-светло-синее небо.
— Ты говоришь о монстрах, — ответила Камми. — Эти животные совсем другие. Они… прекрасны.
— Они могут быть милыми, как Микки-Маус, если они спроектированы, но никто не знает, какой урон они могут нанести окружающей среде. Если… они будут приносить большое потомство или активно использовать эти невероятные руки, то смогут избавиться от одного или нескольких коренных видов.
Оконное стекло холодило. Температура воздуха к утру упала градусов на пятнадцать.
— Если они родились в лаборатории, каким образом они попали сюда? — спросила Камми. — В этом округе университета нет, нет и ни одной биоинженерной компании.
— Возможно, они покинули лабораторию не по своей воле. Может, это сделали какие-нибудь защитники животных. Эти ребята задают жару. Громят дома ученых, по ночам нападают на лаборатории. Некоторые из них… достаточно фанатичны и невежественны, чтобы выпустить в дикую природу экспериментальные экземпляры. Они могли привезти их откуда угодно.
— Экспериментальные экземпляры, — в голосе Камми слышалось сомнение. — Это всего лишь интуиция, Элеонора, но они — не такие.
— А какие они, доктор Райверс? Их нет в энциклопедии известных животных. Только глаза говорят об их исключительной уникальности.
— Не знаю. Я не знаю, кто они.
