мастерства и помог овладеть навыками отвлечения внимания, без которых невозможно вызвать восторг зала. Эту сферу, за малым исключением, занимали белые, молодому негру требовалось положить немало усилий на то, чтобы найти наставника, особенно в 1922 году, когда двадцатилетний Обадья решил стать следующим Гудини[35].
Обадья взмахнул рукой, и на его ладони появилась колода карт, которую он словно достал из секретного кармана невидимого пальто.
— Желаете что-нибудь увидеть? — спросил он.
— Да, конечно, — в голосе Агнес слышалась неподдельная радость.
Обадья, удивив Эдома, бросил колоду ему.
— Сынок, тебе придётся мне помочь. Мои пальцы ни на что не годятся.
И он поднял руки, демонстрируя шишковатые пальцы.
Эдом и раньше заметил, что с руками у Обадьи не все в порядке, но теперь понял, что дело обстоит гораздо хуже, чем ему показалось с первого взгляда. Суставы распухли, пальцы разошлись под неестественными углами. Наверное, решил Эдом, у Обадьи ревматический артрит, как и у Билла Клефтона.
— Пожалуйста, достань карты из колоды и положи их перед собой на кофейный столик, — попросил Обадья.
Эдом выполнил просьбу, потом, следуя указаниям, разделил колоду на две примерно равные стопки.
— Перетасуй один раз, — скомандовал фокусник. Эдом перетасовал.
Наклонившись вперёд (седые волосы сверкнули, как крылья херувима), Обадья провёл искалеченной рукой над картами, не приближаясь к ним ближе чем на десять дюймов.
— А теперь, пожалуйста, разложи карты веером, рубашками вверх.
Эдом разложил, в красной череде рубашек сверкнул белый уголок: одна карта каким-то образом перевернулась и легла картинкой вверх.
— Может, посмотришь? — предложил Обадья.
Вытащив карту, Эдом увидел, что это бубновый туз, одна из тех карт, что в пятницу, гадая Бартоломью, открыла Мария Гонзалез. Ещё больше его удивило имя, написанное чёрными чернилами поперёк карты: «БАРТОЛОМЬЮ».
Агнес ахнула, и Эдому пришлось перевести взгляд с карты на сестру. Она побледнела, как полотно, в её глазах застыл ужас.
Глава 44
Грипп и разнообразные простуды набросились в тот понедельник на Брайт-Бич, так что в «Аптеке Дамаска» работа кипела.
Покупатели пребывали в прескверном настроении. Большинство выражало недовольство лекарствами, остальные ругали скверную погоду, мальчишек на скейтбордах, которых на тротуарах становилось всё больше, недавнее повышение налогов, «Нью-Йорк джетс», плативших Джо Намату фантастическую сумму 427 ООО долларов в год за игру в футбол. В последнем видели свидетельство того, что страна безумеет от денег и катится в ад.
Пол Дамаск без устали заполнял рецепты, но в половине третьего решил, что пора прерваться на ленч.
Обычно он ел один в своём кабинете. Комната эта размером не превосходила кабину лифта, но, разумеется, не ездила ни вверх, ни вниз. Правда, расширялась в стороны, в том смысле, что позволяла Полу переноситься в удивительные места, где имели место быть самые разные приключения.
На книжных полках, занимавших одну стену от пола до потолка, стояли дешёвые журналы, которые в несметном количестве публиковались в 20-х, 30-х и 40-х годах, до того, как их начали вытеснять книги в обложке.
В кабинете находилась лишь малая часть коллекции Пола. Тысячи других журналов хранились у него дома.
Особенно ему нравились обложки журналов, яркие, будоражащие, полные насилия, необычности, завуалированной сексуальности. Обычно он съедал две половинки яблока, груши или персика, составляющие его ленч, читая какой-нибудь рассказ, но иногда просто смотрел на обложку, погрузившись в грёзы о дальних краях и захватывающих приключениях.
Действительно, одного вида такого журнала, пожелтевшего от времени, хватало, чтобы у него разыгралась фантазия.
Необычное сочетание средиземноморской смуглости и рыжих волос, симпатичная физиономия, хорошая фигура придавали Полу сходство с героями, живущими на страницах этих дешёвых журналов. Особенно ему нравилось отождествлять себя с братом Дока Сэвиджа.
Сам Док был одним из его фаворитов. Экстраординарный борец с преступностью. Человек-из- Бронзы.
В тот понедельник ему очень хотелось хоть на полчаса окунуться в мир приключений. Но он решил, что должен наконец заняться письмом, написать которое собирался как минимум дней десять.
Поэтому, разрезав яблоко пополам и очистив его от косточек, Пол достал чистый лист бумаги и снял колпачок с перьевой ручки. Он всегда гордился своим чуть ли не каллиграфическим почерком.
Ручка зависла над бумагой. Пол не знал, с чего начать. Он не привык писать письма совершенно незнакомым ему людям. Но не оставалось ничего другого, как продолжить:
Глава 45
Если другие могли видеть в окружающем мире магию, Эдома завораживало только одно: природа, эта чудовищная машина уничтожения, перемалывающая все в пыль. Однако он изумился, увидев туза с написанным на нём именем племянника.
Барти заснул, пока Эдом тасовал карты, проснулся вновь, когда последний вытащил открытого бубнового туза, возможно, потому, что его головка лежала на груди матери и его встревожило её участившееся сердцебиение.
— Как это делается? — спросила Агнес Обадью.
Лицо старого негра стало очень серьёзным, в этот момент он напоминал сфинкса, хранящего древние секреты.
— Если я скажу вам, дорогая леди, волшебство пропадёт бесследно. Останется только трюк.
— Но вы не понимаете. — И она рассказала о гадании Марии в пятницу вечером, когда на стол один за другим легли восемь тузов.
Лицо сфинкса осветила улыбка, Обадья повернул голову, нацелив белую бородку на Эдома.
— Ага… так давно это было, — он словно говорил сам с собой. — Так давно… но теперь я вспоминаю, — и он подмигнул Эдому.
