людьми на свете, с которыми ему было приятно и интересно общаться и которых он горячо любил, ибо так случилось, что злой рок в одночасье лишил его всей семьи – жены, дочери и сына, а еще и потому, что врожденная застенчивость мешала ему обзавестись друзьями вне рамок своей профессии.
У шкафчика с инструментами, по левую руку от Джоунаса, в полумраке из-за ослепительного круга света, очерченного галогенными лампами над операционным столом, стоит Хелга Дорнер, великолепно вышколенная операционная медсестра, широколицая, с крепким торсом, напоминающим напичканные стероидами тела советских женщин-атлеток, но с удивительно нежными и мягкими руками рафаэлевской мадонны. Сначала пациенты боятся ее, затем начинают уважать и в конце концов поклоняются ей, как богине.
С присущей моменту серьезностью Хелга не улыбнулась Джоунасу, а только сделала ему ободряющий жест поднятым вверх большим пальцем руки.
У байпаса стоит Джина Делило, реаниматор и ответственная за техобеспечение операционной, тридцати лет, по непонятным причинам скрывающая свою удивительную компетентность и поразительное чувство ответственности под личиной развязной, циничной и кокетливой девицы с вызывающей прической «конский хвост», словно явилась она сюда прямо с экрана, сбежав из старинного фильма о развеселых пляжных приключениях, популярного десятки лет тому назад. Как и все остальные в операционной, Джина одета в зеленую униформу и плотно сидящую на голове хлопчатобумажную шапочку с тесемками, из-под которой не выбивается ни один ее белокурый волосок, зато из окантованных эластиком матерчатых сапог, надетых поверх ее туфель, торчат ярко-розовые гольфы.
По обе стороны операционного стола стоят доктор Кен Накамура и доктор Кари Доуэлл – врачи, приписанные к штату больницы и занимающиеся весьма обширной частной практикой. Кен – редчайший специалист, успешно сочетающий терапию и неврологию и достигший в обеих областях медицины высших научных степеней. Ежедневный опыт общения с хрупкой физиологией человека заставляет одних врачей искать забвения в вине, других, ожесточив свои сердца, уйти в себя, эмоционально отгородившись от своих пациентов; Кен же избрал средством самозащиты здоровый юмор, который иногда, правда, находит несколько экзотические формы выражения, но всегда оказывается психологически уместным. Кари, превосходный специалист-педиатр, ростом на четыре дюйма выше пяти футов и семи дюймов Кена и выглядит тонкой тростиночкой по сравнению с несколько полноватым терапевтом, но, как и он, также обожает хорошую шутку и здоровый смех. Однако бывали моменты, когда глубокая печаль, струившаяся из ее глаз, тревожила Джоунаса и наводила его на мысль, что одиночество так глубоко пустило корни в ее душе, что обыкновенной дружбе никоим образом не будет под силу выкорчевать их оттуда.
Джоунас по очереди оглядел каждого из четырех своих коллег, но никто из них не произнес ни слова. В наглухо отгороженной стенами от всего мира комнате царила жутковатая тишина.
Внешне все они выглядели безразличными, словно никого из них не волновало, что должно произойти. Но их выдавали глаза. Это были глаза первопроходцев Вселенной, стоящих в шлюзовой камере космического корабля и готовых к первому выходу в открытый космос, – горящие возбуждением, любопытством, жаждой познания и немного испуганные.
В штате других больниц также числились реаниматоры высокого класса, способные в упорной борьбе вырвать пациента из тисков смерти, но Оранская окружная больница была одним из трех центров во всей Южной Калифорнии, которые могли похвастать наличием особо субсидируемой специальной программы, нацеленной на достижение максимального успеха в использовании реанимационных процедур. Харрисон был сорок пятым пациентом реанимационного центра больницы за четырнадцать месяцев ее существования, обстоятельства же его смерти представляли собой исключительно интересный случай. Утопление. С быстро последовавшей вслед за этим гипотермией. Утопление означало отсутствие каких- либо серьезных физических повреждений, а фактор холода ощутимо замедлял процессы посмертного разрушения клеток.
В большинстве случаев Джоунасу и его группе приходилось иметь дело с жертвами апоплексических ударов, неожиданной остановки сердца, удушения от закупорки трахеи или отравления от чрезмерных доз лекарств. У этих пациентов нарушение функций головного мозга обычно наступало либо непосредственно перед смертью, либо в момент ее, что заведомо сокращало их шансы на возможность полного восстановления здоровья уже до того, как они попадали под наблюдение группы реанимации Джоунаса. У некоторых же из тех, кто скончался в результате сильнейших травм, ранения были настолько многочисленны и серьезны, что вопрос об их восстановлении, даже в случае успешно примененных процедур реанимации, отпадал сам собой. Часть пациентов, вырванных у смерти, после непродолжительного процесса стабилизации становились жертвами вторичных инфекций, которые, быстро распространяясь, оканчивались токсическим шоком. В трех случаях смерть наступила так давно, что разрушение клеток головного мозга либо уже приняло необратимый характер, что коренным образом препятствовало возможности приведения их в сознание, либо оказалось слишком обширным, чтобы, воскреснув из мертвых, они могли вести нормальную жизнь.
С внезапной сердечной болью и раскаянием Джоунас вспомнил все предыдущие неудачи, не полностью восстановленные жизни людей. В их обращенных к нему глазах он безошибочно угадывал ясное осознание несчастной своей ущербности…
– На этот раз все будет по-другому.
Голос Кари Доуэлл прозвучал едва слышно, почти прошептал это, но, как гром, мгновенно вывел Джоунаса из состояния задумчивости.
Джоунас согласно кивнул. Тепло относясь к этим людям, ради них, даже больше чем ради себя, он хотел, чтобы им всем выпал огромный, ни с чем не сравнимый успех.
– Ну что же, попробуем, – сказал он.
И не успел он произнести эти слова, как двойные двери операционной с шумом распахнулись и двое санитаров вкатили на тележке пациента. Быстро и ловко переложили они тело с каталки на слегка наклонный операционный стол, выказывая к покойнику гораздо большую долю заботливости и уважения, чем в сходных обстоятельствах к обыкновенному трупу, и затем удалились.
Группа приступила к работе, когда санитары еще только подходили к дверям. Молниеносно, экономя каждое движение, они ножницами срезали с трупа остатки одежды, оставив его лежать голым на спине, закрепили на нем датчики электрокардиографа, электроэнцефалографа и прилепили к телу кожный цифровой термометр.
Каждая секунда была на вес золота. Минута – бесценной. Чем дольше человек оставался мертвым, тем меньше шансов было у него воскреснуть.
Кари Доуэлл завертела ручками настройки ЭКГ, увеличив контраст. В связи с тем, что вся процедура записывалась на магнитофонную ленту, она вслух сказала то, что все и так видели.
– Линия прямая. Сердцебиение отсутствует.
– Альфа и бета не просматриваются, – добавил Кен Накамура, подтверждая полное отсутствие электрических импульсов в мозгу пациента.
Затянув манжету тонометра на правой руке пациента, Хелга доложила о результате, который они все ожидали услышать:
– Давление полностью отсутствует.
Джина стояла рядом с Джоунасом, внимательно глядя на термометр.
– Температура тела сорок шесть градусов[3].
– Такая низкая! – воскликнула Кари, взглянув на труп расширенными от удивления глазами. – А ведь тело успело нагреться примерно на десять градусов, с тех пор как его вынули из воды. Здесь у нас, конечно, прохладно. Но не настолько же.
Термостат был установлен на шестьдесят четыре градуса, чтобы сохранить достаточно удобный температурный режим для успешной работы группы реанимации и одновременно избежать быстрого нагрева тела пациента.
Переместив взгляд с трупа на Джоунаса, Кари сказала:
– Холод – это, конечно, хорошо, и он нам нужен охлажденный, но не до такой же степени. Что, если его ткани промерзли, а у него обширное повреждение церебральных клеток?
Внимательно осмотрев пальцы сначала на ногах покойника, а затем на руках, Джоунас, неожиданно смутившись, проговорил:
