Логово

выкинуть.

– Кроме нас, разумеется, – заметил мистер Харрисон, – что поделаешь, мы идем в придачу к дому.

Сердце Регины так сильно колотилось в груди, что не давало свободно дышать. Счастье переполняло его. И страх. Все было так чудесно, но ведь так не может продолжаться долго. Счастье всегда быстротечно.

Одна из стен спальни была скрыта за раздвижными зеркальными дверями, а за ними находился стенной шкаф. Самый громадный в мире. Стенной шкаф таких размеров нужен, наверное, только кинозвезде или одному из тех – она читала о таких в книгах, – кто переодевается то мужчиной, то женщиной, и ему надо много места, чтобы держать в одном шкафу мужскую и женскую одежду. Но ей такой шкаф ни к чему, сюда можно запихнуть в десять раз больше одежды, чем у нее имеется.

С некоторой долей смущения взглянула Регина на два картонных чемодана, которые привезла с собой из приюта св. Фомы. Там было все ее имущество. Впервые в жизни ее осенило, что она бедна. Что было, в общем-то, странным для нее, прекрасно понимавшей, что она круглая сирота, у которой ничего нет за душой. Кроме, конечно, никудышной ноги и корявой правой руки без двух пальцев.

Будто прочитав мысли Регины, миссис Харрисон вдруг сказала:

– Рванем-ка мы по магазинам.

Все вместе они отправились в Центральный универмаг Южного побережья. Они накупили ей всякой всячины: одежды, книг, всего, что она пожелала. Регину беспокоило, что они растратятся и потом целый год придется питаться одними бобами – она их не переносила, – чтобы хоть как-то свести концы с концами, но они отказывались внимать ее прозрачным намекам о нравственной добродетели бережливости. Наконец она вынуждена была все это прекратить, сказав, что у нее заболела нога.

Из универмага они поехали обедать в итальянский ресторан. В приюте Регина дважды обедала вне его стен, но то была забегаловка, владелец которой угощал детей гамбургерами и жареной рыбой. А здесь был настоящий ресторан, и так много надо было успеть увидеть, что она не поспевала есть, вести за столом разговор и одновременно восхищаться тем, что видела вокруг. Стулья здесь были настоящие, а не из твердой пластмассы, и вилки и ножи тоже настоящие. Настоящими, а не бумажными или из пенопласта были и тарелки, и напитки им приносили в настоящих стеклянных стаканах, и это означало, что посетители ресторанов не были такими неловкими едоками, как завсегдатаи забегаловок, и им могли доверить легко бьющиеся вещи. Обслуживали их не какие-нибудь сопливые подростки, а самые настоящие официантки, которые не совали им поднос с едой через стойку, а подносили его прямо к столу. И не требовали денег с посетителей за еду, пока те сами не захотят расплатиться!

Позже, дома у Харрисонов, после того как Регина распаковала свои вещи, почистила зубы, переоделась в пижаму, сняла с ноги скрепу и юркнула в постель, Харрисоны пришли пожелать ей спокойной ночи. Мистер Харрисон примостился на краешке кровати и сказал, что поначалу все ей будет казаться немного странным, даже иногда сбивать с толку, но постепенно она освоится и все будет в порядке, затем он поцеловал ее в лоб и проговорил:

– Спокойной ночи, принцесса.

Следующей была миссис Харрисон, и она тоже примостилась на краешке постели. Сначала она говорила о том, что они станут делать вместе. Затем она поцеловала Регину в щеку и сказала:

– Спокойной ночи, малышка.

И, когда выходила из комнаты, выключила верхний свет. Регину никто никогда не целовал на ночь, и потому она не знала, как вести себя в данной ситуации. Некоторые из монахинь любили обниматься, прижимая к себе то одну, то другую из своих питомиц, но лизаться никто из них не любил. Сколько Регина помнила, мигание лампочек в спальне означало, что в течение пятнадцати минут все обязаны лежать в своих постелях, потому что, когда свет погаснет, каждый ребенок должен будет сам подоткнуть свое одеяло на ночь. А сегодня ей два раза подоткнули одеяло и два раза поцеловали на ночь, а она была настолько поражена всем этим, что даже не поцеловала их в ответ, что должна была бы, как только сейчас сообразила, сделать.

– Ну и олух же ты, Рег, – сказала она вслух.

Лежа в своей великолепной кровати, со всех сторон окруженная в темноте перевитыми между собой розами, Регина мысленно представляла себе разговор, который вели между собой в эту минуту Харрисоны у себя в спальне:

– Она поцеловала тебя на ночь?

– Нет, а тебя?

– Тоже нет. Может быть, она не ребенок, а бездушная рыба?

– А может, она психопатка, дьявольское отродье?

– Ага, как, помнишь, тот ребенок в 'Знамении'.

– Знаешь, что меня беспокоит?

– Что она зарежет нас ночью, когда уснем.

– Надо спрятать от нее все кухонные ножи.

– Да и электроприборы не мешало бы убрать подальше.

– У тебя пистолет с собой?

– Но пистолет вряд ли ее остановит.

– Слава богу, что у нас есть распятие.

– Будем спать по очереди.

– А завтра быстренько отправим ее обратно в приют.

– Ну и олух же я, – повторила Регина. – Засранка я, вот кто. – Она тяжело вздохнула. – Прости меня, Господи. – Затем молитвенно сложила руки и тихо зашептала: – Господи, если ты убедишь Харрисонов, чтобы они дали мне еще одну возможность исправиться, я никогда не буду говорить 'засранка', я стану другой, вот увидишь. – Этого ей показалось мало, и она решила еще более Его задобрить. – В школе я буду учиться только на 'отлично', никогда не буду бросать желе в купель со святой водой и очень серьезно подумаю о будущем поприще монахини. – Но и этого, с точки зрения Бога, видимо, было недостаточно. – И стану есть бобы. – Это скорее всего то, что нужно. Бог, видимо, гордился бобами. Создал же он так много сортов этого растения, и до чего же обильных! Ее отказ есть зеленые бобы, коричневые бобы, морские бобы и еще всякие другие бобы несомненно был зафиксирован на небесах в специальном, заведенном для этих целей журнале оскорблений Бога: 'Регина, десяти лет, считает, что Бое дал маху, придумав бобы'. Она зевнула. Теперь ее шансы остаться у Харрисонов и наладить хорошие отношения с Богом значительно увеличились, хотя насчет бобов все было как раз наоборот. Тем не менее вскоре она уснула.

2

Пока Линдзи умывалась, чистила зубы и расчесывала в ванной волосы, Хатч, сидя в постели, читал утреннюю газету. Сначала он внимательно прочел газетную рубрику, посвященную последним достижениям науки, потому что только здесь можно было узнать что-нибудь стоящее в наше время. Затем, пробежав глазами развлекательную полосу, углубился в чтение своей любимой странички юмора, которую прочел с начала и до конца, и только тогда снова вернулся к первой полосе, живописующей последние деяния политиканов, как всегда, вопиющие и одновременно, если рассматривать их сквозь призму черного юмора, анекдотичные. На третьей странице взгляд его случайно натолкнулся на статейку о Билле Купере, том самом водителе, грузовик которого перекрыл им дорогу в тот злосчастный снежный мартовский вечер в горах.

Спустя несколько дней после воскрешения Хатч узнал, что водителю грузовика было предъявлено обвинение в управлении транспортным средством в состоянии алкогольного опьянения и что процент алкоголя в его крови в два раза превышал допустимую норму, что уже само по себе грозило ему крупным денежным штрафом и тюремным заключением. Джорж Гловер, адвокат Харрисона, спросил его, собирается ли он официально подавать в суд на Купера или на фирму, в которой тот служил, на что Хатч, будучи по натуре незлобливым человеком и не сутяжником, ответил отрицательно. Кроме того, ему ужасно не хотелось влезать в трясину судебных разбирательств и заседаний, чреватых многими неожиданностями и скукой. Он остался в живых. До остального ему было мало дела. Против водителя грузовика и без него будет возбуждено уголовное дело за пьянство за рулем, и с точки зрения Хатча этого было вполне достаточно: тот в любом случае понесет наказание, которое заслужил, то есть именно то, которое ему назначит сама