таблетки, во мне не оставалось места для завтрака.
— Ты никогда не сможешь реализовать свой потенциал, — предупредила Клодетта, — пока не осознаешь свое состояние и не начнешь целенаправленно работать над собой.
— Я думаю, что ему давно уже следовало отказаться от лекарств, — сказал Дасти.
— Выздоровление Холдена окажется проблематичным, если в процесс будут вмешиваться необразованные люди, — заявил Лэмптон, оторвав взгляд от груди Марти.
— До девяти лет процесс его выздоровления организовывал его отец, потом этим занялись вы. — Дасти принужденно улыбался и говорил шутливым тоном, но знал, что никого этим не обманывает. — Все время, сколько я его знаю, организовывают процесс его выздоровления, но толку нет.
— Мать, — вдруг просиял Скит, — ты знаешь, что настоящее имя моего отца вовсе не Холден Колфилд. Он сначала был Сэмом Фарнером и только потом официально поменял имя.
Глаза Клодетты превратились в ледяные щелочки:
— Холден, ты опять фантазируешь.
— Нет, это правда. У меня дома есть доказательства. Может быть, именно это имел в виду Ариман, когда застрелил меня и сказал, что отец — мошенник.
Клодетта устремила указующий перст на Дасти.
— Ты посоветовал ему отказаться от лечения, и вот к чему это привело. — Она повернулась к Скиту. — Этот человек, Ариман, назвал меня шлюхой. Значит, мне следует понимать, что ты согласен с этим определением точно так же, как согласен с тем, что твоего отца назвали
Голову Дасти заполнило зловещее гудение, которое всегда возникало, стоило ему пробыть в этом доме хотя бы полчаса. Он желал только одного — перейти к той проблеме, которая его действительно занимала.
— Дерек, почему Марк Ариман относится к вам с такой бешеной ненавистью? — спросил он.
— Потому что я сказал ему, кто он такой.
— И кто же он?
— Шарлатан.
— А когда вы сказали ему это?
— Говорю при каждом удобном случае, — заявил Лэмптон. Его глазки норки светились мрачным ликованием.
Прижавшись к мужу и игриво обняв его за талию, Клодетта сказала:
— Когда такие дураки, как этот Марк Ариман, оказываются жертвами остроумия моего Дерека, они не скоро забывают это.
— Как, — вступила в разговор Марти, — как вы ему это говорили?
— Напечатал аналитические эссе в двух лучших журналах, — объяснил Лэмптон, — и убедительно показал пустоту его теорий и беспомощность изложения.
— А почему?
— Я был потрясен тем, сколько психологов начали принимать его всерьез. Этот человек не интеллектуал. Он относится к худшей разновидности позеров.
— И это все? — спросила Марти. — Пара эссе?
Зубки Лэмптона сверкнули, к уголкам глаз сбежались морщинки. Хотя это было проявлением удовольствия, со стороны можно было подумать, что он только что заметил мышь, которую он намеревается поймать и разорвать на кусочки.
— Ты видишь, мисс Клоди, они не понимают, что означает попасть под микроскоп к Лэмптону!
— Кажется, я понимаю, — сказал Скит, но ни мать, ни отчим, казалось, не слышали его.
Клодетта издала короткий девический смешок, в котором, правда, было не больше юмора, чем в звуке трещотки гремучей змеи, словно Лэмптон сказал что-то остроумное или двусмысленное.
— Да, мисс Клоди, — повторил Лэмптон. Он сделал танцевальное движение и игриво щелкнул пальцами с таким видом, будто собирался выдать грязное площадное ругательство. — Эссе в двух журналах. Образец искусной партизанской войны. И пародия на его стиль для «Книголюба», последней странички в книжном обозрении «Нью-Йорк таймс»…
— Очень ядовито, но смешно, — заверила Клодетта.
— …плюс к тому, я написал рецензию на его последний опус для крупнейшего информационного агентства, и ее опубликовали семьдесят восемь газет общенационального масштаба. У меня собраны все публикации. Вы можете себе представить, что эта ужасная книга входила в список «Таймс» в течение семидесяти восьми недель?
— Вы говорите об «Учитесь любить себя»? — спросила Марти.
— Квазипопулярная психочушь! — заявил Лэмптон. — Думаю, она принесла американской психологии больше вреда, чем любая другая книга, изданная за последние десять лет.
— Семьдесят восемь недель… — протянул Дасти. — Столько времени входить в список — это долго?
— Для книг такой тематики это все равно что вечность, — объяснил Лэмптон.
— А как долго была в списке ваша последняя книга?
Внезапно преисполнившись серьезности, Лэмптон сказал:
— Вообще-то я не обращал внимания. Популярность — это не проблема. Проблема заключается в качестве работы, в том воздействии, которое она оказывает на общество, в том, скольким людям она помогает.
— Мне кажется, двенадцать или четырнадцать недель, — припомнил Дасти.
— О нет, нет, больше, — возразил Лэмптон.
— Значит, пятнадцать.
Лэмптон, которого буквально раздирало желание должным образом похвастаться своими достижениями, оказался теперь в своей же собственной ловушке, и взглянул на Клодетту, ожидая помощи.
— Она была в списке двадцать две недели. Дерек никогда не думает о таких вещах, зато я о них помню. Я горжусь им. Двадцать две недели — это великолепный показатель для работы с серьезным содержанием.
— Ну, конечно, в этом можно усмотреть проблему, — сокрушался Лэмптон. — Популяризаторская поверхностная жвачка на психологические темы всегда будет пользоваться большим успехом, чем серьезный труд. Она ни черта не может никому пригодиться, зато ее легко читать.
— А американская публика, — веско добавила Клодетта, — настолько ленива и плохо образованна, что находится в плену потребности получать аудиальные психологические рекомендации.
— Мы говорим о книге Дерека «Станьте своим лучшим другом», — объяснил Дасти, взглянув на жену.
— Я не смог ее одолеть, — сказал Скит.
— Ты, конечно, очень яркая личность, — отрезала Клодетта. — Но если ты не возобновишь лечение, то утратишь все, чему тебя удалось научить, и не сможешь прочесть даже свое имя. Лечиться, чтобы учиться!
Взглянув в открытую дверь гостиной, Дасти спросил себя, какой посетитель мог пройти в этом доме дальше вестибюля.
— У меня не бывает никаких проблем с чтением моих романов-фэнтези, что с лечением, что без, — осмелился заявить Скит.
— Твои фэнтези, Холден, — сказал Лэмптон, — являются частью проблемы, а не элементом лечения.
— Так, что там было дальше с партизанской войной? — спросил Дасти.
Его вопрос вызвал общее замешательство.
— Вы сказали, что ведете искусную партизанскую войну против Марка Аримана, — напомнил Дасти Лэмптону.
Снова улыбка норки, готовящейся растерзать мышь.
— Пойдем, я покажу тебе.
