собственной казни только что прошли реинкарнации и, вновь обретя сознание, обнаружили, что в следующей жизни стали младшими продавцами продовольственной лавки.
Разумеется, если бы кто-то попытался напасть на их хозяина, они немедленно бросились бы на его защиту вне зависимости от того, успел бы он прокричать слово «Ницше» или нет. В обоих случаях для агрессора все кончилось бы плачевно.
Доберманы выучены в первую очередь бросаться на горло. Потом они станут кусать лицо, добираясь до глаз, носа и губ, чтобы причинить противнику максимальную боль и внушить ему ужас. Потом возьмутся за мягкую и чувствительную промежность и податливый живот. Нет, они не станут убивать сразу, чтобы равнодушно отойти от бездыханного тела. Доберманы выдрессированы сперва повалить свою жертву на землю и некоторое время над ней поработать, чтобы у хозяина не было никаких сомнений, что они выполнили свой долг до конца.
Даже человек, вооруженный дробовиком, не успел бы уложить четырех псов подряд. Хоть один доберман успел бы добраться до его горла и погрузить в него сверкающие клыки. Пальба не только не испугает их — они даже не поморщатся и ни секунды не промедлят. Ничто не может их испугать, так что гипотетический человек с ружьем в лучшем случае успеет расправиться только с двумя псами, прежде чем вторая пара расправится с ним по-своему.
— Домой, — негромко приказал мистер Вехс.
По этой команде доберманы должны были убраться к себе в вольер. Вот и сейчас они разом снялись с места и помчались к сараю длинными, упругими прыжками. За все время, как он приехал, ни один пес ни разу не гавкнул, ибо Вехс специально приучал их хранить молчание.
Обычно после удачной поездки он позволял им насладиться своим обществом и провести с ним в доме весь день. Иногда они даже дремали в его спальне, свернувшись на полу, когда Вехс отдыхал после «работы», а он почесывал их черно-пегие шкуры и ласково с ними сюсюкал, поскольку это были действительно хорошие собаки и верные сторожа. Свою награду они заслужили честно.
Но сегодня Вехс решил обойтись без обычных нежностей и отослал собак. И все из-за таинственной женщины в красном свитере, которая пробралась к нему в фургон. Если доберманы останутся на виду, она может испугаться и спрятаться там, опасаясь выйти наружу.
Он чувствовал, что ему следует предоставить женщине достаточно свободы, чтобы она могла начать действовать и тем самым выдать свои истинные намерения. Или, по крайней мере, иллюзию свободы.
Ему было любопытно знать, что же она предпримет. Наверняка, у нее есть какая-то цель, какая-то причина, побудившая ее ко всем тем загадочным поступкам, которые она совершила до сих пор. Без цели в мире ничто не происходит.
Например, целью мистера Вехса являлось удовлетворение всех своих желаний по мере их возникновения, а высшей целью и предназначением этой женщины — что бы она сама ни думала по этому поводу — в конечном свете будет служение его устремлениям и страстям. Она для него — просто разнообразный и изысканный набор чувственных ощущений, упакованный в мешок из человеческой кожи единственно для того, чтобы доставить наслаждение ему — совсем как шоколадка «Хершис» в ее коричневой с серебром обертке или как сосиска «Тощий Джим» в целлофановой оболочке.
Последний из несущихся во весь опор доберманов исчез за сараем и юркнул в вольер.
Мистер Вехс проводил его взглядом, прошел по Мокрой лужайке к своему старому бревенчатому дому и стал подниматься на веранду по каменным ступеням крыльца. Несмотря на то, что в руке его по-прежнему был «моссберг» с пистолетной рукояткой, Вехс постарался притвориться беспечным и ни о чем не подозревающим — на случай, если женщина следит за ним сквозь ветровое стекло.
Его уютная качалка из гнутого дерева была надежно убрана до весны — пока не станет по- настоящему тепло.
По крыльцу, оставляя за собой серебристые дорожки слизи, медленно ползали ранние улитки, осторожно пробующие прохладный воздух своими студенистыми, полупрозрачными рожками, обреченно волочащие за собой свои спиральные домики-раковины. Стараясь не наступать на них, Вехс взошел на веранду, в углу которой, свисая с карниза крытой дранкой крыши, покачивалась на ветру гирлянда не гирлянда, а что-то вроде подвижной пластической скульптуры из двадцати восьми белых морских раковин — очень маленьких, но с очаровательным розоватым нутром. Большинство раковин закручивались в спираль, и все были довольно редкими. К сожалению, безделушка почти не звучала, поскольку ноты, которые выдувал из раковин ветер, были довольно однообразными и относились к бемольному ряду. Вот и сейчас гирлянда приветствовала Вехса неблагозвучным клацаньем, но он все равно улыбнулся, поскольку с этой игрушкой были связаны у него… нет, не сентиментальные, а, скорее, ностальгические воспоминания.
Этот образец кустарного искусства принадлежал некогда одной молодой женщине, которая жила в Пригороде Сиэтла, штат Вашингтон. Она была адвокатессой тридцати двух с небольшим лет, достаточно известной, чтобы жить в своем собственном доме в привилегированном квартале, населенном представителями высшего сословия. Для человека, преуспевшего в такой жесткой профессии, какой является профессия адвоката, у нее оказалась манерная, ну прямо-таки девчоночья спальня с широкой кроватью на четырех подпорках-столбах с натянутым поверх балдахином, с рюшками и кружевами, с розовым бельем и покрывалом с крахмальными оборками. Здесь же расположились коллекция игрушечных медвежат, собрание картин в английском стиле с изображением уютных коттеджиков, обвитых плющом и утопающих в цветущих розовых кустах, а также несколько модерновых кинематических скульптор из морских раковин.
В этой спальне Вехс проделал с ней все, что ему хотелось, а потом увез в своем мобильном доме далеко-далеко — туда, где он смог попробовать вещи еще более восхитительные. Адвокатесса кричала не переставая почти несколько часов, а когда она спросила его — почему, он ответил: «Потому что мне так хочется». И это была чистая правда, так как для него это было единственное причиной и побудительным мотивом.
Сейчас Вехс уже не мог припомнить ее имени, хотя многое из того, что было с ней связано, он вспоминал часто и с удовольствием. Например, части, которые он от нее отрезал, были такими же розовыми и гладкими, как внутренняя поверхность этих болтающихся на шнуре раковин. Особенно отчетливо вспоминались ему изящные тонкие руки — почти такие же маленькие, как руки ребенка.
Он был восхищен ее руками. Просто очарован. Еще ни разу ему не приходилось так глубоко и сильно ощущать чью-то уязвимость, как тогда, когда он держал ее хрупкие, дрожащие, но сильные пальчики в своих. Да что там говорить — он замирал, как школьник на первом свидании!
Повесив гирлянду из раковин у себя на веранде в качестве напоминания об адвокатессе, он позволил себе добавить к ней еще один предмет. Вон он висит, на кусочке полинявшей зеленой ленточки — ее тонкий указательный палец, сохранивший свое изящество даже несмотря на то, что естественный процесс разложения оставил от него одни обызвествленные кости. Все три фаланги — от кончика пальца до костяшки — негромко ударялись то о тонкие чешуйки двустворчатой раковины, то о закрученные спиралью катушки, то о конические раковины морского трубача.
Стук-стук. Бряк-бряк.
Вехс отомкнул замок и вошел в дом. Дверь он за собой прикрыл, но запирать не стал: ему хотелось, чтобы женщина — если она решится на вылазку — могла проникнуть внутрь беспрепятственно.
Кто знает, на что она отважится, а на что нет? До сих пор ее поведение неизменно ставило его в тупик.
Он просто восхищен.
Вехс не стал углубляться в затемненную гостиную, а свернул налево, к узкой, ведущей наверх лестнице. Прыгая через две ступеньки и почти не держась рукой за дубовые отполированные перила, он взлетел наверх. В короткий коридор выходили три двери: спальни, кабинета и ванной комнаты. Его дортуар, которым Вехс обычно пользовался, располагался слева.
Оказавшись в привычной обстановке, Вехс бросил «моссберг» на кровать и подкрался к выходящему на юг окну, занавешенному двойной голубой портьерой. Чтобы увидеть внизу свой фургон, ему не понадобилось даже отодвигать штору — две ее части были задернуты неплотно, и, приникнув глазом к полуторадюймовой щели, Вехс получил возможность наблюдать за ним.
Если только непрошеная гостья не выскользнула из машины сразу вслед за ним, что сомнительно, значит, она все еще внутри. С высоты второго этажа он видел через ветровое стекло даже пассажирское и
