— Уверен?
— Да.
— Тогда в путь.
Глава 22
Только узкая полоска кровоточила на горизонте, тогда как над головой темнело небо, по одну сторону от шоссе — море, а луна еще не поднялась, чтобы посеребрить пустынные пляжи.
Энсон сказал, что ему нужно подумать, а в движущемся автомобиле думается очень даже легко, потому что легко представить себе, что ты на яхте, идущей под парусом. Направление движения он задал: на юг.
В этот час автомобилей на Тихоокеанской береговой автостраде было немного, и Митч оставался в крайнем правом ряду, никуда не торопясь.
— Они позвонят мне домой завтра в полдень, — нарушил долгое молчание Энсон, — чтобы узнать, как идет сбор денег.
— Не нравится мне этот трансфер на Каймановы острова.
— Мне тоже. Тогда у них будут и деньги, и Холли.
— Лучше бы нам встретиться лицом к лицу, — сказал Митч. — Они приводят Холли, мы приносим пару чемоданов с деньгами.
— Тоже не вариант. Они возьмут деньги. А потом перестреляют нас всех.
— Нет, если мы будем вооружены.
На лице Энсона отразилось сомнение.
— Их это испугает? Они поверят, что мы умеем обращаться с оружием?
— Вероятно, нет. Поэтому мы возьмем оружие, которое не требует меткости. Скажем, ружья.
— А где мы возьмем ружья? — спросил Энсон.
— Мы можем их купить в оружейном магазине. К примеру, в Уол-Марте.
— Я не уверен, что их продадут сразу.
— Ружья продадут. Ограничения касаются только пистолетов и револьверов.
— Нам придется потренироваться.
— Немного, чтобы привыкнуть к ним.
— Может, поедем на шоссе Ортеги? После того, как купим ружья. Там застроили домами еще не всю пустыню. Мы сможем найти укромное местечко и пострелять.
Митч молча вел внедорожник, Энсон молча сидел рядом, на восточных холмах сверкали огнями дорогие дома, на западе чернело море, над головой чернело небо, красная полоска на горизонте исчезла вместе с самим горизонтом.
— Нереально все это, — наконец вырвалось у Митча. — Я про ружья.
— Как в кино, — согласился Энсон.
— Я — садовник. Ты — лингвист.
— В любом случае похитители не позволят нам ставить условия, — указал Энсон. — Правила вводит тот, у кого сила.
Автострада изогнулась дугой, поднялась, потом спустилась в Лагуна-Бич.
Туристический сезон открылся в середине мая. Люди гуляли по тротуарам, шли на обед, возвращались с обеда, разглядывали витрины закрытых магазинов и галерей.
Когда Энсон предложил перекусить, Митч ответил, что он не голоден.
— Ты должен есть, — настаивал Энсон.
— И о чем мы будем говорить за обедом? — упорствовал Митч. — О спорте? Мы же не хотим, чтобы кто-то подслушал наш разговор о сложившейся ситуации.
— Тогда мы поедим в автомобиле.
Митч припарковался перед китайским рестораном. Нарисованный на окнах дракон широко разевал пасть.
Энсон остался в автомобиле, Митч вошел в ресторан. Девушка, которая обслуживала клиентов, желающих взять заказ с собой, заверила его, что все будет готово через десять минут.
Оживленный разговор посетителей нервировал Митча. Беззаботный смех вызывал негодование.
Поначалу запахи риса, сладкого чили, жареных шариков из теста, корицы, чеснока, орешков разожгли аппетит. Но тут же Митчу вдруг стало душно, в горле пересохло, во рту появился кислый привкус.
Холли оставалась в руках убийц.
Они били ее.
Заставили кричать, чтобы крики эти услышал он, услышал Энсон.
И заказ обеда в китайском ресторане, потребление пищи, любые деяния обыденной жизни выглядели предательством по отношении к Холли, преуменьшали отчаянность ее положения.
Если она слышала все то, что говорил похититель Митчу (насчет пальцев, которые отрежут по одному, языка, который последует за пальцами), тогда страх не отпускал ее ни на секунду, ужасный, непереносимый страх.
И когда Митч представил себе этот страх, представил себе ее, связанную, в кромешной тьме, беспомощность наконец-то начала перерождаться не просто в злость — в ярость, от которой лицо запылало огнем, глаза защипало, дыхание перехватило.
Вопреки всякой логике, его вдруг охватила дикая зависть по отношению к этим счастливым людям, которые наслаждались вкусной едой и хорошей компанией. Ему хотелось сдергивать их со стульев, превращать их лица в кровавое месиво.
Ненависть вызывал и уютный интерьер. Хотелось рвать и метать, превратить в хаос царящий в ресторане порядок, заглушить свою беду всплеском насилия.
Какой-то нарыв, давно зревший в глубинах его сознания, теперь вскрылся и выплеснул переполнявший его гной, побуждая Митча топтать фонарики из цветной бумаги, крушить ширмы, срывать со стен деревянные иероглифы, покрытые красной эмалью, разбивать окна…
Поставив на прилавок два больших белых пакета с заказанной едой, девушка почувствовала бурю, что разбушевалась в душе Митча. Глаза ее широко раскрылись, она внутренне напряглась.
Только неделей раньше психически больной человек в соседней пиццерии убил кассиршу и двух официантов, прежде чем другой посетитель, бывший коп, уложил его двумя выстрелами. Девушка, возможно, уже прокручивала в голове кадры телевизионных репортажей той бойни.
Осознание, что он может напугать ее, стало для Митча поворотным пунктом. Ярость сменилась злостью, последняя уступила место печали. Выброс адреналина в кровь прекратился, сердце замедлило свой бег.
Выходя из ресторана в теплую весеннюю ночь, он увидел, что его брат разговаривает по мобильнику.
Когда Митч садился за руль, Энсон как раз закончил разговор.
— Опять они? — спросил Митч.
— Нет. Есть тут один парень, с которым, думаю, нам нужно поговорить.
Передавая Энсону пакет больших размеров, Митч полюбопытствовал:
— Какой парень?
— Мы попали в глубокие воды, которые кишат акулами. Мы им не соперники. Поэтому нам нужен совет человека, который подскажет, что нужно сделать, чтобы нас не съели.
Хотя раньше Митч пытался убедить брата обратиться к властям, теперь он дал задний ход:
— Они ее убьют, если мы кому-то расскажем о случившемся.
— Они сказали — никаких копов. Мы не собираемся обращаться в полицию.
— И все-таки мне тревожно.
— Микки, я понимаю, сколь велик риск. Мы балансируем на тонкой струне. Но, боюсь, ничего хорошего не будет, если мы и дальше станем идти у них на поводу.
