верхней плиты, стоила семьдесят тысяч долларов.
Свое время Тернбридж делил между компанией, которую создал, и домом, который строил. Он верил, что его компания войдет в десятку самых больших корпораций мира.
Он верил в это даже после того, как быстро развивающийся Интернет выявил недостатки его бизнес-модели.
С самого начала он продавал свои акции только для того, чтобы финансировать свои расходы, а не для инвестиций в другие проекты. Когда цена акций упала, он занял денег, чтобы выкупить их на рынке. Акции продолжали падать в цене, а он продолжал их скупку.
Но вверх акции так и не пошли, компания лопнула, а Тернбридж разорился. Строительство дома прекратилось.
Преследуемый кредиторами, инвесторами и обозленной бывшей женой, Томас Тернбридж приехал в недостроенный дом, сел на складной стул на балконе главной спальни, с которого открывался фантастический вид на океан и огни большого города, и запил смертельную дозу снотворного бутылкой ледяного шампанского.
Птицы, пожиратели падали, нашли его на день раньше бывшей жены.
Хотя участок в три акра на побережье — лакомый кусочек, после смерти Тернбриджа его так и не продали: по решению суда на него был наложен арест. Фактическая стоимость участка уже переваливает за те шестьдесят миллионов долларов, которые переплатил за него Тернбридж, что, конечно же, ограничивает круг потенциальных покупателей.
Для завершения проекта покупатель должен был потратить еще пятьдесят миллионов, при условии, что его видение дома совпадет с задумками Терн-бриджа. Если же у него возникнет желание разобрать все старое и начать строить новое, то придется выложить еще как минимум пять миллионов. Железобетонные конструкции проектировались с расчетом на то, что они выдержат землетрясение силой 8,2 балла по шкале Рихтера.
Стремясь к тому, чтобы стать агентом по продаже недвижимости, Холли и мечтать не могла, что получит заказ на продажу дома Тернбриджа. Она не сомневалась, что ее устроит более простой вариант: продавать дома в районах, заселенных представителями среднего класса, тем, кто желает обзавестись собственным гнездышком.
Фактически она могла отказаться от перспектив стать риелтором, получив гарантии, что Митч останется живым после обмена. При таком раскладе ее бы вполне устроила работа секретаря. Она — хороший секретарь и хорошая жена. Она постарается стать и хорошей матерью, и этого ей вполне хватит: жить, любить и быть любимой.
Но заключать такую сделку не с кем. Ее судьба в ее собственных руках, как в прямом смысле, так и фигурально. Она будет действовать, когда придет время для действий. У нее есть план. Она готова на риск, боль, кровь.
Подонок возвращается. Он надел серую ветровку и тонкие перчатки.
Она сидит на полу, когда он входит на кухню, но встает, когда он направляется к ней.
Нарушая концепцию личного пространства, встает так близко, как встал бы мужчина, прежде чем обнять в танце.
— В Рио-Лючио, в доме Дувихьо и Элии Пачеко, в гостиной стоят два деревянных стула с высокими спинками, выкрашенные в красный цвет.
Он кладет левую руку на ее правое плечо, и она рада, что рука в перчатке.
— На сиденье одного красного стула стоит дешевая керамическая статуэтка святого Антония. На сиденье второго стула — керамическая статуэтка мальчика, собирающегося пойти в церковь.
— Кто этот мальчик?
— Статуэтка представляет собой их сына, которого также звали Антоний. В шесть лет его задавил пьяный водитель. Это случилось полвека тому назад, когда Дувихьо и Элии еще не было тридцати.
Еще не мать, но надеющаяся ею стать, Холли не может даже представить себе боль от такой утраты, ужас неожиданности свалившегося горя. Она говорит:
— Храм.
— Да, храм красных стульев. Никто не садился на эти стулья пятьдесят лет. Эти стулья предназначены исключительно для статуэток.
— Для двух Антониев, — поправляет она его.
Он, возможно, не считает ее слова поправкой.
— Горе и надежда, любовь и отчаяние сфокусированы на этих статуэтках. Полвека поклонения придали им невероятную мощь.
Она вспоминает девочку в отделанном кружевами платьице, похороненную с медальоном святого Кристофера и статуэткой Золушки.
— Я приду к Дувихьо и Элии, когда их не будет дома, и возьму керамического мальчика.
Этот человек способен на многое, в том числе и на то, чтобы украсть у людей самое для них дорогое.
— Меня не интересует другой Антоний, святой, но мальчик — тотем, несущий в себе магический потенциал. Я возьму статуэтку мальчика в Эспанолу.
— Где твоя жизнь вновь переменится.
— Радикально переменится, — говорит он. — И, возможно, не только моя жизнь.
Она закрывает глаза и шепчет: «Стулья, выкрашенные в красный цвет», — словно рисует себе эту картину.
Похоже, он полагает, что пора перенестись из Нью-Мексико в настоящее, и говорит:
— Митч будет здесь через двадцать с небольшим минут.
Ее сердце от этих слов ускоряет свой бег, но страх сдерживает надежду, и она не открывает глаз.
— Я пойду готовиться к встрече. Деньги он принесет сюда, а потом ты будешь решать.
— В Эспаноле живет женщина с двумя белыми собаками?
— Это то, что ты видишь?
— Собаками, которые словно исчезают в снегу?
— Я не знаю. Но если ты их видишь, тогда, я уверен, они должны быть в Эспаноле.
— Я вижу, как я смеюсь вместе с ней, и собаки такие белые. — Она открывает глаза и встречается с ним взглядом. — Тебе лучше пойти готовиться к встрече.
— Он будет здесь только через двадцать минут, — напоминает он и выходит из кухни.
Холли стоит не шевелясь, изумляясь себе.
Белые собаки, однако. Откуда она это взяла? Белые собаки и смеющаяся женщина.
Посмеяться бы над его доверчивостью, но ей, увы, не до смеха. Она глубоко проникла в его сознание, а путешествие по этому безумному миру — удовольствие маленькое.
Ее начинает трясти, она садится. Руки у нее холодные, да и внутри все холодеет.
Она сует руку под свитер, между грудей, достает из бюстгальтера гвоздь.
Хотя на конце он заострен, ей бы хотелось, чтобы он был еще острее. Но нет у нее возможности это сделать.
Шляпкой гвоздя она скребет по оштукатуренной стенке, пока на полу не образуется горка сухой штукатурки.
Время пришло.
Когда Холли была маленькой девочкой, она боялась ночных чудовищ, которых рождало ее воображение: они прятались в стенном шкафу, под кроватью, мелькали за окнами.
Ее бабушка, добрая Дороти, научила Холли молитве, которая, по ее словам, убивала любое чудовище: испаряла тех, кто прятался в шкафу, превращала в пыль других, которые забирались под кровать, прогоняла третьих, которые пытались пробраться в дом через окна, в болота и пещеры, где они и жили.
Только через много лет Холли узнала, что это «Солдатская молитва». Ее написал неизвестный английский солдат, и нашли ее на клочке бумаги в окопе в Тунисе, отрытом во время битвы за Алжир.
Громко и размеренно она декламирует эту молитву:
