по телефону. Там же они с Куртни подыскали дом, в котором теперь будут жить вместе. В Сан-Франциско будущее казалось гораздо более многообещающим и определенным, чем в Филадельфии. Теперь Сан- Франциско — это их будущее. Мысли о Куртни неизменно переплетались в его сознании с мыслями об этом городе. Куртни ассоциировалась у него с Сан-Франциско, а Сан-Франциско — с будущим. Она была обожаемой, интригующей, даже несколько экзотичной. Прямо как Сан-Франциско. И сейчас, когда он думал о Куртни, перед ним возникали картинки то голубого залива, то улиц, бегущих с пригорка на пригорок.
— Он все еще следует за нами, — Колин прервал его мысли.
— По крайней мере, он пока не пытался столкнуть нас в кювет, — сказал Алекс.
— Он и не будет.
— Да? — удивился Алекс.
— Он лишь следит за нами. Он из разведслужб.
— Из ФБР?
— Думаю, да, — сказал Колин, покусывая губу.
— Что же ему от нас надо?
— Наверное, он нас с кем-нибудь спутал. С какими-нибудь радикалами. Он увидел наши длинные волосы и подумал, что это они.
— Да, видимо, наши шпионы не намного умнее русских. Как ты думаешь? — поинтересовался Алекс.
Лицо Дойла расплылось в улыбке. Он улыбался потому что сейчас ему было чертовски хорошо и потому что он знал, что улыбка идет ему. За все тридцать лет ему никто ни разу не делал комплиментов. Несмотря на то что на четверть он был ирландцем, с его волевым подбородком и романским носом он бы скорее сошел за итальянца. Как-то месяца через три после их встречи, когда они уже спали вместе, Куртни призналась ему: 'Дойл, не могу сказать, что ты красив, но ты очень, очень привлекателен. И когда ты говоришь, что я неотразима, мне бы хотелось сказать тебе то же самое. Но я не могу лгать. Однако твоя улыбка... Сейчас она просто великолепна. Когда ты улыбаешься, ты даже чем-то похож на Дастина Хофмана'. К тому времени они уже были слишком честны друг с другом, чтобы он обиделся. Такое сравнение даже польстило ему: 'Дастин Хофман? Ты уверена?' Она посмотрела на него оценивающе, взяла за подбородок, повернула его голову туда-сюда, как бы пытаясь получше разглядеть при слабом свете ночника. А потом сказала:
— Когда ты улыбаешься, ты просто вылитый Хофман, ну, когда он пытается выглядеть побезобразней.
Он аж рот открыл от изумления:
— Ну и ну, когда он пытается выглядеть побезобразней?
Она попыталась исправить свою ошибку:
— Ну, Хофман не может выглядеть безобразно, даже когда пытается. Ты похож на Хофмана, но... только не такой... красивый, как он.
Он смотрел, как она пытается выбраться из этой ямы, которую сама же себе и вырыла. И он, сам не зная почему, вдруг стал смеяться. Через секунду они уже оба хохотали, как дети. Своим хохотом они еще сильнее заводили друг друга, и скоро им обоим стало нехорошо от смеха. Эта ночь была одна из самых бурных ночей, проведенных вместе. Никогда им еще не было так хорошо. С тех пор Дойл старался как можно больше улыбаться.
Плакат на правой стороне дороги гласил, что они выезжают на скоростное шоссе.
— Оставь ты своего фэбээровца в покое, — сказал Алекс, — дай ему спокойно попреследовать нас. Начинается шоссе, так что пристегни ремень.
— Сейчас, минутку, — попросил Колин.
— Нет, — настаивал Алекс, — сейчас же пристегни ремень. И будь так добр, вторую лямку тоже.
Колин всегда считал унизительным, когда его заставляли пристегиваться обоими ремнями.
— Ну, полминутки, — взмолился мальчик, еще сильнее перегнувшись через переднее сиденье.
— Колин...
Наконец тот развернулся и нормально уселся на сиденье.
— Я только хотел посмотреть, поедет ли он за нами на шоссе. Поехал.
— Естественно, поехал, — сказал Алекс, — агенты ФБР не ограничены пределами города. Он может ехать за нами повсюду.
— По всей стране?
— Конечно. Почему бы и нет.
Колин откинул голову на подголовник и расхохотался.
— Вот смеху-то будет, когда он проедет через всю страну и только тогда обнаружит, что преследовал совсем не радикалов.
Выехав на шоссе, Алекс надавил на газ, и они направились на запад.
— Ты когда-нибудь пристегнешь ремень? — все не унимался Алекс.
— Ах да, конечно, — спохватился Колин, потянувшись к стойке за передней дверью. — Я забыл.
На самом-то деле он, конечно, не забыл. Он никогда ничего не забывал. Ему просто не хотелось пристегивать ремень.
Изредка отвлекаясь от дороги, Алекс искоса поглядывал на мальчика, возившегося с двумя половинками поясного ремня. Колин морщил нос, нервничал, пытаясь всячески продемонстрировать Дойлу свое презрение к ремням безопасности.
— Ничего, ничего, — улыбнулся Алекс, — пока доедем до Калифорнии, ты, глядишь, к нему и привыкнешь.
— Не привыкну, — поспешил уверить его Колин.
Он расправил футболку с Кинг-Конгом, откинул волосы, лезшие в глаза. Затем поправил свои тяжелые очки.
— Три тысячи миль, — сказал он, наблюдая за тем, как машина как бы подминает под себя серую полосу шоссе и затем оставляет ее позади. — За сколько мы проедем такое расстояние?
— У нас нет времени прохлаждаться, — сказал Алекс, — нам надо быть в Сан-Франциско в субботу утром.
— Пять дней, — произнес Колин, — чуть больше шестисот миль в день.
Похоже, он был разочарован такой медлительностью.
— Если бы ты мог иногда сменять меня, мы бы доехали гораздо быстрее. Но мне самому не хочется сидеть за рулем больше шестисот миль в день.
— Почему же Куртни не поехала с нами? — спросил Колин.
— Она приводит в порядок дом. Вещи наши она уже встретила и теперь все там устраивает.
— А ты знаешь, что, когда я летал в Бостон, это был мой первый полет на самолете?
— Я знаю, — ответил Алекс, вспоминая, как Колин, вернувшись из Бостона, все уши им прожужжал о том, как он летел на самолете.
— Мне очень понравилось.
— Я знаю.
Колин нахмурил брови:
— Почему мы не могли продать эту машину и полететь с Куртни на самолете?
— Ты же и сам это знаешь, — сказал Алекс, — машине всего лишь год. И если бы мы ее продали, то довольно много бы потеряли. Если хочешь, чтобы машина себя окупила, ее не стоит продавать года три- четыре.
— Сейчас ты себе можешь это позволить. Я слышал, как вы разговаривали с Куртни. Ты ведь будешь делать хорошие деньги в Сан-Франциско, — все настаивал Колин.
Алекс подставил вспотевшую ладонь к решетке кондиционера, чтобы высушить ее.
— Тридцать пять тысяч в год — не такие уж и большие деньги.
— Мне дают всего три доллара в неделю, — сказал мальчик.
— Ты прав, но я на девятнадцать лет тебя старше. И все это время не валял дурака.
Шины мягко шуршали по асфальту.
По противоположной стороне пронесся длиннющий трейлер. Это была первая машина — кроме
