Холодок пробегал у меня по спине, когда он перечислял имена наших детей.
— Откуда ты знаешь, как их зовут?
— Прочитал в газетах в прошлом году, после всей этой суеты.
— Под суетой ты подразумеваешь его попытку убить нас и похитить Энди? — спросила Лорри.
— Расслабься, расслабься, — Панчинелло лучезарно улыбнулся. — Нам тут делить нечего. Иногда с ним было трудно.
— Может, «трудно» — это мягко сказано? — спросила Лорри.
— Пусть будет трудно. Кому знать об этом лучше меня? Может, вы помните, но девять лет тому назад, в подвале под банком, когда всем ещё было весело и хорошо, я сказал вам, что у меня было холодное, лишённое любви детство.
— Сказал, — кивнул я. — Именно так ты и сказал.
— Он пытался быть мне хорошим отцом, но не было в нём родительских чувств. Вы знаете, что за все годы, которые я здесь провёл, он ни разу не прислал мне ни рождественской открытки, ни денег на сладости?
— Это плохо, — и я действительно, пусть и немного, посочувствовал ему.
— Но, разумеется, вы приехали сюда не для того чтобы мы могли рассказать друг другу, каким он бы мерзавцем.
— Если уж на то пошло… — начал я.
Он поднял руку, останавливая меня.
— Прежде чем вы скажете, зачем приехали, давайте обговорим условия.
— Какие условия? — спросила Лорри.
— Вероятно, вам нужно от меня что-то важное. В бы не приехали сюда, чтобы извиниться за то, что кастрировали меня, хотя я был бы вам признателен, если бы приехали. Если вы хотите что-то от меня получить, я имею право на компенсацию.
— Может, тебе лучше сначала узнать, что нужно нам? — возразил я.
— Нет, сначала я бы хотел поговорить о компенсации, — Панчинелло покачал головой. — А потом, если я сочту, что отдаю больше, чем получаю, мы сможем пересмотреть условия сделки.
— Хорошо, — кивнула Лорри.
— Прежде всего, я хочу ежегодно получать две поздравительные открытки, девятого августа, с днём рождения, и к Рождеству. Здесь многие парни изредка получают открытки, а я — никогда.
— Две открытки каждый год, — согласился я.
— И не какие-нибудь дешёвки или с надписями, которые вроде бы забавные, а на самом деле злобные, — уточнил он. — Что-нибудь от «Холмарка»[65] , с душевным стихотворением.
— «Холмарк», — согласился я.
— Библиотека здесь плохонькая, и мы можем получать книги только от издателя или из магазина, но не от частных лиц, — объяснил он. — Я бы очень хотел, чтобы вы договорились с каким-нибудь магазином. Пусть присылают мне каждый новый роман Констанс Хаммерсмит. В формате покетбук[66].
— Я знаю эти книги, — кивнул я. — Она пишет о детективе, страдающем неврофиброматозом. Он мотается по Сан-Франциско в плаще с капюшоном.
— Это знаменитые книги! — воскликнул он, довольный тем, что мы разделяем его литературные пристрастия. — Он похож на Человека-слона, и никто никогда его не любил. Над ним смеются, он — изгой, ему бы плюнуть на всех, но он не может. Помогает людям, попавшим в беду, когда ни от кого другого ждать помощи уже не приходится.
— Она пишет по два романа в год, — сказал я. — Ты будешь получать их сразу после публикации покетбуков.
— И последнее… мне разрешено иметь денежный счёт. Мне нужно немного денег на сладости, жевательную резинку, чипсы.
Каким же жалким он оказался монстром.
— Деньги — не проблема, — заверила его Лорри.
— Много мне не нужно. Долларов пятьдесят в месяц… даже сорок. И не на всю жизнь, но на достаточно длительный срок. Без денег здесь адская жизнь.
— Когда мы объясним, почему мы здесь, ты поймёшь, что мы не сможем дать тебе денег, — сказал я. — Но я уверен, что мы найдём человека или благотворительный фонд, который будет каждый месяц посылать тебе эти пятьдесят долларов, если ты будешь держать язык за зубами.
Он просиял.
— Как мне это нравится! Читая Констанс Хаммерсмит, самое оно — жевать шоколадный батончик.
Уродливый, скрывающий лицо под капюшоном детектив обожал шоколад. И любил играть на клавесине.
— Клавесин мы тебе передать не сможем, — предупредил я.
— Ничего страшного. Музыкального таланта у меня всё равно нет. Только то, о чём мы договорились… я сразу почувствую разницу. Жизнь тут такая… слишком много ограничений, так мало радостей. И они относятся ко мне так, будто я убил тысячу людей.
— Нескольких ты убил, — напомнила ему Лорри.
— Но не тысячу. И колокольня, которая упала на старушку. Я же не собирался её убивать. Наказание должно соответствовать масштабу преступления. — Тут Панчинелло наклонился вперёд, положил скованные руки на стол. — Ладно, хватит об этом. Теперь мне не терпится узнать, что привело вас сюда?
— Синдактилия, — ответил я.
Глава 55
Синдактилия.
Его передёрнуло, словно я отвесил ему затрещину. Серый цвет ушёл с лица, уступив место мертвенной бледности.
— Как вы об этом узнали? — спросил он.
— Ты родился с пятью сросшимися пальцами на левой ноге…
— Вам сказал этот мерзавец, так?
— Нет, — покачала головой Лорри. — О твоей синдактилии мы узнали неделю тому назад.
— И с тремя сросшимися пальцами на левой руке, — добавил я.
Он поднял обе руки, широко развёл пальцы. Красивые кисти, красивые пальцы, только в тот момент они сильно тряслись.
— Срослась только кожа, не кости. Но он сказал мне, что ничего сделать нельзя и мне придётся с этим жить.
Его глаза наполнились слезами, которые тут же потекли по щекам. Панчинелло составил из ладоней чашу, окунул в неё лицо.
Я посмотрел на Лорри. Она покачала головой.
Мы дали ему время. Ему требовалось несколько минут, чтобы прийти в себя.
За окнами небо потемнело, словно какой-то небесный редактор сократил дневную пьесу с трёх действий до двух, вырезал полдень и соединил утро с сумерками.
Я не знал, как отреагирует Панчинелло на наши откровения, но никак не ожидал, что он впадёт в такое отчаяние. И вновь пожалел его.
Наконец он поднял голову, щеки блестели от слез.
— Великий Бизо сказал мне, что пять сросшихся пальцев на ноге — для клоуна плюс. Естественность изменённой походки очень важна.
У охранника, который наблюдал за происходящим в совещательной комнате через стеклянную панель
