в двери за спиной Панчинелло, на лице отразилось удивление. Похоже, ему нечасто доводились видеть рыдания безжалостного убийцы.
— Люди не могли бы видеть мою стопу, только мою странную походку. Но они увидели бы мою руку. Я не мог всегда держать её в кармане.
— Это не уродство, — заверил я его. — Всего лишь физиологическое отличие… чертовски неудобное, конечно.
— Для меня это было уродством. Я ненавидел сросшиеся пальцы. Моя мать была совершенством. Великий Бизо показывал мне её фотографии. Много фотографий. Моя мать была совершенством… а я — нет.
Я подумал о моей матери. Мэдди. Миловидная, на совершенство она, конечно же, не тянет. Её доброе, великодушное сердце, однако, совершенно, а вот это стоит дороже той красоты, что так ценится в Голливуде.
— Время от времени, пока я подрастал, великий Бизо фотографировал мои деформированные руку и ногу. Без обратного адреса посылал фотографии этой свинье из свиней, этому сифилитическому хорьку, Виргильо Вивасементе.
— Зачем? — спросила Лорри.
— Чтобы показать Виргильо, что его самая прекрасная и талантливая дочь не смогла родить воздушного гимнаста, что следующее поколение цирковых звёзд в династии Вивасементе придётся растить из детей менее талантливых артистов. Как я мог с такой ногой ходить по натянутой проволоке? Как я мог с такой рукой перелетать с трапеции на трапецию?
— И когда тебе разъединили пальцы? — спросил я.
— В восемь лет я заболел скарлатиной. Великому Бизо пришлось отвезти меня в больницу. Врач сказал, что сращивания костей нет, а разделить кожу очень легко. После этого я наотрез отказался учиться на клоуна, пока не будет сделана операция.
— Но клоунского таланта у тебя не оказалось.
Панчинелло кивнул.
— После операции я очень старался выполнить данное отцу обещание, но клоуном был паршивым. Я понял это, едва мне разделили пальцы на ноге и руке.
— Ты прирождённый воздушный гимнаст, — сказала Лорри.
— Да. Втайне от отца брал уроки. Начал поздно. В этом деле оттачивать мастерство нужно с детства. А кроме, того, в глазах Виргильо я был замаран клоунской кровью. И он сделал бы все, чтобы не позволить мне выйти на манеж воздушным гимнастом.
— Вот ты и решил посвятить жизнь мести. — Вроде бы что-то такое он нам говорил в далёком 1994 году.
— Не умея летать, можно и умереть, — согласился Панчинелло.
— Вся эта безумная история о ночи твоего рождения, о медсестре — наёмной убийце и о подкупленном Виргильо враче, который убил твою мать, — ложь от начала и до конца, — сказал я ему.
Панчинелло улыбнулся сквозь слезы и покачал головой.
— Я подозревал, что так оно и есть.
От его признания у меня похолодело внутри.
— Ты подозревал, что эта история — ложь? И тем не менее вернулся в Сноу-Виллидж, чтобы убить ни в чём не повинных людей и взорвать город?
Он пожал плечами:
— Какое-то, а занятие. Иногда приходится держаться за ненависть. Если нет ничего другого.
«Какое-то, а занятие. Вечер выдался скучным, так давайте взорвём город».
Но эту мысль я озвучивать не стал.
— У тебя явные способности к иностранным языкам. Ты мог бы стать учителем, переводчиком.
— Всю мою жизнь я ничем не мог порадовать великого Бизо. А кроме него, ни один мужчина, ни одна женщина — совершенно никто не хотел, чтобы я его или её порадовал. Стань я учителем — его бы это не впечатлило. А вот отомстить за смерть матери… я знал, тогда он будет мною гордиться, — губы разошлись в ослепительной улыбке. — Я знал, за это мой отец любил меня.
— Правда? — полностью изгнать из голоса презрение мне не удалось. — Ты уверен, что любил? Он не прислал тебе ни единой рождественской открытки.
Улыбка поблекла.
— Я уже говорил, он никогда не был хорошим отцом. Но уверен, любил меня за то, что я сделал в Сноу-Виллидж.
— Я не сомневаюсь, что любил, Панч, — подала голос долго молчавшая Лорри. — Думаю, ты сделал то, что должен был сделать, — этими словами она напомнила мне о цели нашего приезда: мы хотели расположить его к себе, а не настраивать против себя.
Её одобрение, лживое для моего уха и искреннее для его, вернуло улыбку на лицо Панчинелло.
— Если бы в ту ночь в Сноу-Виллидж всё прошло, как я и планировал, ты прожила бы эти годы со мной, а не с ним.
— Что ж, тут есть о чём подумать, не так ли? — и она ответила улыбкой на улыбку.
— Синдактилия, — повторил я.
Он моргнул, улыбка ушла, её место заняло недоумение.
— Ты так и не сказал, откуда узнал об этом.
— С пальцами на руках у меня всё было в порядке, но я родился с тремя сросшимися пальцами на правой ноге и двумя — на левой.
— Да что это за жуткая больница? — в его голосе слышался скорее ужас, чем удивление.
Иногда казалось, что он в здравом уме, иной раз его безумие не вызывало ни малейших сомнений. Ему хватило ума защитить диплом по юриспруденции и выучить несколько языков, и при этом он мог ляпнуть такую вот чушь.
— Больница тут ни при чём.
— Мне следовало взорвать и её.
Я вопросительно взглянул на Лорри.
Она глубоко вдохнула, кивнула.
Я повернулся к Панчинелло.
— У нас обоих были сросшиеся пальцы, потому что мы — братья. Близнецы.
Он изумлённо вытаращился на меня, потом перевёл взгляд на Лорри. Недоверчиво усмехнулся.
— Расскажи это какому-нибудь олуху, который никогда не смотрелся в зеркало.
— Мы не похожи, — ответил я, — потому что мы — разнояйцевые близнецы, не однояйцевые.
Глава 56
Я не хотел быть его близнецом, даже разнояйцевым, и не только потому, что становился братом маньяка-убийцы. Не было у меня никакого желания вклеивать фотографию Конрада Бизо в семейный альбом за подписью. «ПАПА». Натали Вивасементе Бизо могла быть писаной красавицей, совершенством во плоти, но даже её я не хотел видеть среди своих ближайших родственников.
У меня уже были отец и мать, Руди и Мэдди Ток. Они, и только они, сделали меня таким, какой я есть, дали мне шанс стать тем человеком, каким мне хотелось стать. Я создан для того, чтобы быть пекарем, а не кем-то ещё. Если их кровь не течёт в моих венах, то течёт их любовь, переливания которой они делали мне всю мою жизнь.
Другие варианты… Натали могла остаться в живых, а если бы умерла, меня мог воспитывать Конрад, не стоит даже рассматривать.
Прежде всего потому, что все они из категории невероятных. Подумайте вот над чем. Дедушка Джозеф, пусть и не мой настоящий дедушка, предсказывал будущее не своего настоящего внука, который в ту ночь родился мёртвым, а младенца, которого Руди и Мэдди Ток сразу же приняли за своего. Разве
