ртути, а Лунная девушка злится на пассажирском сиденье.
Каким бы хорошим ни был для неё секс, с кровати она всегда поднимается злой.
Причина — не в Харроу. Она в ярости, потому что может получать плотское наслаждение исключительно в тёмной комнате.
Это ограничение она наложила на себя сама, но за собой вины как раз и не ощущает. Воспринимает себя жертвой и перекладывает вину на другого, не кого-то конкретно, а на весь мир.
Утолив желание, она испытывает опустошённость с того самого момента, как уходит последняя волна оргазма, и пустота эта сразу заполняется горечью и негодованием.
Поскольку тело и разум она держит в узде железной хваткой, неконтролируемые эмоции ничем себя не проявляют. Лицо остаётся спокойным, голос — мягким. Он легка, грациозна, внутренняя напряжённость не чувствуется ни в походке, ни в жестах.
Иногда Харроу готов поклясться, что может унюхать её ярость: едва заметный запах железа, поднимающийся от скалы из феррита, в раскалённой солнцем пустыне.
Только свету по силам справиться с этой особенной яростью.
Если они уходят в комнату без окон днём, она хочет, чтобы потом был свет. Иногда выходит из дома полуголой или полностью обнажённой.
В такие дни встаёт, подняв лицо к небу, открыв рот, будто приглашает свет наполнить её.
Пусть и естественная блондинка, с солнцем она в ладу, никогда не обгорает. Её кожа темнеет даже в складочках на костяшках пальцев, волоски на руках выгорают добела.
На контрасте с загорелой кожей белки её глаз яркие, как чистый арктический снег, бутылочно- зелёные радужки завораживают.
Но гораздо чаше она и Харроу занимаются любовью без любви по ночам. А потом ни луне, ни звёздам не хватает яркости, чтобы испарить её концентрированную ярость, и хотя она называет себя Валькирией, нет у неё крыльев, чтобы вознестись поближе к небесному свету.
Обычно костёр на берегу может её умиротворить, но не всегда. Случается, что гореть должно что-то более серьёзное, чем сосновые полешки, высохшие водоросли и плавник.
И словно Лунная девушка может заставить мир удовлетворять её потребности, что-то идеальное для поджога встречается на пути. Такое случалось не раз.
То есть в ночь, когда костра ей недостаточно. Лунная девушка выходит в мир, чтобы найти нужный ей огонь.
Однажды Харроу увёз её на сто двадцать миль, прежде чем она определилась с местом, где должен вспыхнуть огонь. Иной раз ей ничего не удаётся найти до зари, а уж потом восходящего солнца хватает, чтобы свести на нет распирающую Лунную девушку ярость.
В эту ночь ему приходится проехать по узким сельским дорогам только тридцать шесть миль, прежде чем она говорит:
— Вот. Давай сделаем это здесь.
Старый одноэтажный дом с обшитыми досками, крашеными стенами, других поблизости нет, отделен от дороги ухоженной лужайкой. Ни в одном окне не горит свет.
В свете фар они видят две купальни для птиц, трёх садовых гномов, миниатюрную ветряную мельницу. На переднем крыльце два кресла-качалки из гнутой древесины.
Харроу проезжает ещё четверть мили, пока перед самым мостом не находит узкую просёлочную дорогу, отходящую от шоссе. Она спускается к опоре моста, они сворачивают на неё и у самой реки, где чёрная вода скорее поглощает, чем отражает лунный свет, оставляют автомобиль.
Возможно, просёлочной дорогой пользуются рыбаки, которые приезжают, чтобы половить окуней. Во всяком случае, в этот час их нет. Глубокая ночь больше подходит для поджога, а не для рыбалки.
Но с двухполосного шоссе «Мерседес» не виден. И хотя редко кто ездит по этим дорогам глубокой ночью, про меры предосторожности забывать нельзя.
Харроу достаёт канистру из багажной ниши за сиденьями.
Ему нет нужды спрашивать, захватила ли Лунная девушка спички. Они всегда при ней.
Цикады поют друг другу серенады. Жабы удовлетворённо квакают всякий раз, когда сжирают цикаду.
Харроу подумывает о том, чтобы пойти к дому напрямую, через луга и дубовую рощу. Но особой выгоды в этом нет, разве что они запыхаются по пути.
Тем более что до цели какая-то четверть мили. Вдоль асфальтированной дороги растёт высокая трава, кусты, редкое дерево, то есть они в любой момент могут найти укрытие, если увидят фары или услышат шум двигателя приближающегося автомобиля.
Они поднимаются с берега реки к асфальту.
Бензин плещется в канистре, нейлон шуршит при ходьбе, когда одна часть куртки трётся о другую.
Лунная девушка никаких звуков не издаёт. Даже шагает совершенно бесшумно.
— Ты задаёшься вопросом почему? — внезапно спрашивает она.
— Почему что?
— Поджог.
— Нет.
— У тебя никогда не возникает этот вопрос? — настаивает она.
— Нет. Ты же этого хочешь.
— И тебе достаточно?
— Да.
Звезды ранней осени такие же холодные, как и зимой, и ему вдруг кажется, что небо над ними не бездонное, а мёртвое, плоское, замороженное.
— Ты знаешь, что хуже всего на свете?
— Скажи мне.
— Скука.
— Согласен.
— Она направляет тебя.
— Да.
— Но куда?
— Скажи мне.
— Туда, где ничего нет.
— Ничего из того, что ты хочешь?
— Вообще ничего, — поправляет она.
Её безумие завораживает Харроу, ему с ней никогда не скучно. Поначалу он думал, что через месяц- другой они разбегутся, но они вместе уже семь месяцев.
— Это ужасает, — говорит она.
— Что?
— Скука.
— Точно, — искренне говорит он.
— Приходится что-то делать.
Он перекидывает тяжёлую канистру из правой руки в левую.
— Меня это выводит из себя, — добавляет она.
— Что?
— То, что я в ужасе от скуки.
— Занимай себя.
— Всё, что у меня есть, это я.
— И я, — напоминает он ей.
Она не подтверждает, что он необходим ей в её борьбе со скукой.
Половина дистанции до обшитого досками дома уже позади.
Мигающий свет движется поперёк звёзд. Это всего лишь самолёт, летящий слишком высоко, чтобы до земли донёсся шум его двигателей. И, если кто-то из пассажиров не спит и приник к иллюминатору, ему
