оно распускается.
Трава на лужайке нежная и зелёная, потом выше и золотистее, там, где о ней заботится природа. От двух видов трав идут разные запахи, но оба приятные.
— Сначала ты узнаешь ухо, — говорил Ральф Коттл. — Уши у неё остались, и хрящи сохраняют им форму. Хрящ остался и в носу, но форму он держит не очень хорошо. Нос — какая-то блямба.
Со сверкающих высот ястреб начал спуск сужающимися бесшумными кругами.
— Губы полные, но рот — дыра, и глаза — дыры. Волос нет, потому что разрез он делал от уха до уха, а потом с обеих сторон вниз, к подбородку. Нет возможности определить, что это лицо женщины, а не мужчины. Он говорит, что она была прекрасна, но в банке красоты нет.
— Это всего лишь маска, каучук, фокус, — вырвалось у Билли.
— Нет, лицо настоящее. Настоящее, как смертельный рак. Он говорит, это лицо — второй акт в одном из его лучших представлений.
— Представлений?
— У него четыре фотографии её лица. На первой женщина жива. Потом мертва. На третьей лицо частично отделено. На четвёртой — голова, волосы, но лица со всеми мягкими тканями нет, нет ничего, кроме кости, лыбящегося черепа.
Плавное планирование по кругу перешло в пике: ястреб камнем падал в высокую траву.
Бутылка сказала Ральфу Коттлу, что ему необходимо дополнительное вливание, и он глотнул её содержимое, чтобы поддержать разваливающееся мужество.
Оторвав бутылку ото рта, хмыкнул.
— На первом фото, когда её засняли живой, может, она и была красивой, как он говорит. Но ты сказать такого не можешь, потому что она — чистый ужас. Она уродлива от ужаса.
Высокая трава, неподвижная под жарким солнцем, зашевелилась в одном месте, там, где пришла в соприкосновение с крыльями.
— Лицо на первой фотографии страшнее, чем в банке, — заключил Коттл. — Гораздо страшнее.
Ястреб поднялся из травы. В когтях он держал что-то маленькое, возможно, полевую мышь, которая в отчаянии вырывалась, а может, не вырывалась. На таком расстоянии Билли этого не видел.
В голосе Коттла добавилось хрипоты.
— Если я в точности не сделаю то, что он от меня хочет, он обещает отправить моё лицо в такую же банку. И срезать лицо будет с меня живого и находящегося в сознании.
В яркое синее небо поднимался чёрный, в свете солнечных лучей, ястреб, его крылья рассекали сверкающий воздух. Он тоже убивал, но убивал, лишь когда ему требовалась пища, убивал лишь для того, чтобы выжить.
Глава 21
Сидя в кресле-качалке, но не качаясь, Ральф Коттл рассказал, что живёт в полуразвалившемся коттедже у реки. Две комнаты плюс крыльцо с видом на эту самую реку. Коттедж построили в 1930-х годах, и с тех пор он медленно, но верно превращался в лачугу.
Давным-давно люди, построившие коттедж, приезжали в него, только когда им хотелось порыбачить. Никакого электричества. Удобства во дворе. Вода — только из реки.
— Я думаю, эти люди сбегали туда от своих жён, — сказал Коттл. — Это место им было нужно для того, чтобы спокойно напиться. И сейчас оно используется по тому же назначению.
Камин служил источником тепла и для разогрева пищи. Питался Коттл в основном консервами.
Когда-то у участка, на котором стоял коттедж, был конкретный хозяин. Теперь участок принадлежал округу — возможно, его забрали у прежнего хозяина за неуплату налогов. Обычно с управлением принадлежащей государству землёй дела обстоят плохо. И этот участок не был исключением. Ни чиновники, ни лесники ни разу не побеспокоили Ральфа Коттла с тех самых пор, как одиннадцать лет назад он прибрался в коттедже, расстелил спальник и поселился там.
Соседей поблизости не было. Коттедж стоял в уединённом месте, что Коттла очень даже устраивало.
До 3:45 прошлой ночи, когда его разбудил гость в натянутой на лицо лыжной шапочке с прорезями для глаз. Вот тут Коттл пожалел о том, что до ближайшего соседа даже не докричаться.
Коттл заснул, не погасив масляную лампу, при свете которой читал вестерны и спиртным загонял себя в сон. Но хотя лампа и горела, он не смог запомнить какие-либо важные приметы убийцы. Не смог даже прикинуть его рост и вес.
Он заявил, что в голосе безумца не было ничего особенного.
Билли предположил, что Коттл знал больше, но боялся сказать. Тревога, которая читалась в его выцветших синих глазах, была такой же неприкрытой, как тот ужас, который, по его словам, испытывала запечатлённая на фотографии женщина, потом лишившаяся лица.
Судя по длине пальцев Коттла и костям запястий, в своё время он мог дать сдачи. Но теперь, по его собственному признанию, стал слабаком, не только эмоционально и морально, но и физически.
Тем не менее Билли наклонился к нему и вновь попытался переманить на свою сторону.
— Поддержите меня с обращением в полицию. Помогите мне…
— Я не могу помочь даже себе, мистер Уайлс.
— Но когда-то вы знали как.
— Не хочу вспоминать.
— Вспоминать — что?
— Ничего. Я же сказал вам… я — слабак.
— Похоже, вам хочется им быть.
Подняв бутылку к губам, Коттл сухо улыбнулся и, прежде чем выпить, сказал:
— Разве вы не слышали… «кроткие наследуют землю»?[11]
— Если вы не хотите сделать это для себя, сделайте для меня.
Облизав губы, потрескавшиеся от солнца, Коттл спросил:
— С какой стати?
— Кроткие не стоят, наблюдая, как кто-то уничтожает другого человека. Кротость — это не трусость. Большая разница.
— Оскорблениями вы не побудите меня к сотрудничеству. Меня оскорбить нельзя. Мне всё равно. Я знаю, что я — ничто, и меня это вполне устраивает.
— Тем, что вы пришли сюда, чтобы исполнить его приказ, вы не гарантируете себе безопасность в собственном коттедже.
Коттл навернул крышку на горлышко.
— Я в большей безопасности; чем вы.
— Отнюдь. Вы — свободный конец верёвочки. Послушайте, полиция защитит вас.
Сухой смешок сорвался с губ бродяги.
— Вот почему вы так стремитесь прибежать к ним: ради
Билли промолчал.
А Коттл, которому молчание Билли, похоже, прибавило смелости, продолжил, и в голосе его явственно слышалось самодовольство:
— Как и я, вы — ничто, только ещё не знаете об этом. Вы — ничто, я — ничто, мы все — ничто, и что касается меня, если этот псих оставит меня в покое, пусть делает что хочет и с кем хочет, поскольку он — тоже ничто.
Наблюдая, как Коттл отвернул с горлышка бутылки крышку, которую только что навернул, Билли спросил:
— А если я сброшу вас с крыльца и пинками выгоню со своего участка? Он звонит мне иногда, чтобы пощекотать нервы. Когда позвонит в следующий раз, я скажу ему, что вы — пьяница, не можете связать
