на пределе слышимости.

— Иногда ночью, или в те моменты во второй половине дня, когда, случается, всё застывает, или в сумерках, когда горизонт проглатывает солнце и полностью заглушает его, я знаю, она меня зовёт. Я буквально слышу её голос… но не слова. Слова пока не слышу.

Билли подумал о Барбаре, говорящей из глубин своего неестественного сна, о словах, бессмысленных для всех, но имеющих значение для него, пусть пока ещё загадочное.

Он находил, что Айви Элгин не только влечёт к себе, но и тревожит. Несмотря на всю её невинность, предупреждал себя Билли, в её сердце, как у любого мужчины или женщины, должен быть уголок, куда не проникал свет, куда не могла попасть успокаивающая тишина.

Тем не менее, несмотря на то что он думал о жизни и смерти, несмотря на мотивы, которыми руководствовалась Айви, если такие мотивы у неё и были, Билли чувствовал, что она искренне верит в стремление матери дотянуться до неё, в то, что мать не оставит этих попыток и в конце концов своего добьётся.

Более того, Айви произвела на Билли такое сильное впечатление, и веское слово тут сказало не здравомыслие, а подсознательная логика, что он не мог полагать её обычным эксцентричным человеком. В этом доме стена между мирами действительно могла утончиться, размытая многими годами тишины.

Её предсказания, базирующиеся на мёртвых, редко сбывались хотя бы в малой степени. Она винила себя в неумении правильно истолковать увиденное, но отметала предположение, что гадание по мёртвым в принципе бесполезно.

Теперь Билли понимал её упрямство. Если живой не мог узнать будущее по уникальным особенностям каждого мёртвого тела, тогда, возможно, и мёртвые ничего не могли сказать живым, и девочка, жаждущая услышать голос матери, никогда его не услышит, как бы ни прислушивалась, сколько бы времени ни молчала, ловя каждый звук, нарушающий тишину.

Вот она и изучала фотографии сбитых автомобилями опоссумов на обочинах дорог, мёртвых богомолов, птиц, упавших с неба.

Она тихонько ходила по дому, беззвучно чистила фисташки, едва слышно говорила с вороном или совсем не говорила, и временами тишина становилась гробовой.

Так случилось и на этот раз, но Билли разорвал тишину.

Заинтересованный не столько в анализе её поведения, сколько в её реакции, наблюдая за нею более пристально, чем это делала птица, Билли сказал:

— Иногда убийцы-психопаты оставляют себе сувениры, которые напоминают им о жертвах.

Словно не увидев в этой реплике Билли ничего странного, с тем же успехом он мог сказать, что день выдался жарким, Айви глотнула чая и продолжила чистить орехи.

Он подозревал, что ничего из сказанного Айви кем бы то ни было не вызывало у неё удивления, словно она всегда заранее знала, какие слова будут произнесены.

— Я слышал об одном случае, — продолжил Билли, — когда убийца срезал лицо жертвы и хранил его в банке с формальдегидом.

Айви сгребла скорлупки со стола и опустила их в мусорное ведро, которое стояло у её стула. Не бросила, а опустила так, чтобы обойтись без шума.

Глядя на Айви, Билли не мог определить, слышала ли она раньше о такой мерзости или его слова стали для неё новостью.

— Если бы ты увидела тело без лица, ты бы смогла что-нибудь по нему сказать? Не о будущем, а о нём, убийце?

— Театр, — без запинки ответила Айви.

— Не понял.

— Он любит театр.

— Почему ты так решила?

— Драма срезания лица.

— Не улавливаю связь.

Из вазы она взяла вишню.

— Театр — это обман. Ни один актёр не играет себя.

Билли смог сказать только одно слово: «Согласен» — и ждать продолжения.

Айви положила вишню в рот. Мгновением позже выплюнула косточку в руку, а мякоть проглотила.

Хотела ли она этим сказать, что косточка — это сущность вишни, или нет, но Билли её понял именно так.

Вновь Айви встретилась с ним взглядом.

— Он взял лицо не потому, что это лицо. Он взял его, потому что это маска.

Глаза её были прекрасны, но по ним он не мог сказать, что собственная догадка потрясла Айви так же, как его. А может, если человек всю жизнь пытается услышать голоса мёртвых, потрясти его не так-то легко?

— Ты хочешь сказать, что иной раз, когда он один и в соответствующем настроении, он достаёт лицо из банки и носит его?

— Возможно, и носит. Возможно, оно потребовалось ему, потому что напомнило о важнейшей драме его жизни, любимом представлении.

Представление.

Это слово произнёс Ральф Коттл. Айви могла повторить его сознательно, а может быть, случайно. Он этого знать не мог.

Она продолжала смотреть ему в глаза.

— Билли, ты думаешь, каждое лицо — маска?

— А ты?

— У моей глухой бабушки, нежной и доброй, как ангел, были свои секреты. Невинные, даже очаровательные секреты. Её маска была почти такой же прозрачной, как стекло, но всё-таки она её носила.

Билли не знал, что Айви ему этим говорит, к какому выводу хочет подвести своими словами. И не верил, что на прямой вопрос получит менее расплывчатый ответ.

И не то чтобы она стремилась обмануть. Она всегда предпочитала говорить не прямо, а намёками, не намеренно, такой уж была. Всё, что она говорила, звучало ясно, словно удар колокола… и, однако, вызывало трудности при толковании.

Часто её молчание было красноречивее произнесённых ею слов — чего ещё можно было ожидать от человека, воспитанного глухим?

Если он понимал её хотя бы наполовину, получалось, что Айви совершенно его не обманывала. Но почему она тогда подчёркивала, что каждое лицо, включая и её собственное, маска?

Если Айви навещала Барбару только потому, что однажды Барбара проявила по отношению к ней доброту, если она взяла фотографии мёртвых тел в «Шепчущиеся сосны» только потому, что всюду носила их с собой, тогда фотография мёртвого богомола не имела никакого отношения к ловушке, в которую попал Билли, а она ничего не знала о выродке.

В этом случае ему следовало встать, уйти и заняться куда более срочными делами. Однако он остался за столом.

Её взгляд вернулся к фисташкам, руки вновь принялись их чистить.

— Моя бабушка была глухой от рождения. Она никогда не слышала сказанного слова, не знала, как их произносить.

Наблюдая за ловкими пальцами Айви, Билли чувствовал, что её дни заполнены полезной работой: уходом за садом, уборкой в доме, готовкой, и она всеми силами избегает безделья.

— Она никогда не слышала смеха других, но знала, как нужно смеяться. У неё был потрясающий, заразительный смех. А как бабушка плачет, я впервые услышала в восемь лет.

Билли понимал, что трудолюбие Айви — отражение его собственного, необходимость занять себя, и сочувствовал ей. Она ему нравилась, независимо от того, мог он ей довериться или нет.

Вы читаете Скорость
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату