— Свиножир! Минни, мы должны показать это маме и папе, они должны это увидеть, внутри зеркала что-то есть, это же сенсация, это невероятная сенсация! — «Свиножир» она придумала сама, чтобы не всегда пользоваться бабушкиными «грецкий орех» и «дрянь собачья». — Теперь это не какой-то бред, это… это… они сами всё увидят!
Когда Наоми двинулась, Минни остановила ее одним словом: «Подожди», и когда она говорила таким тоном, создавалось ощущение, что она гораздо старше восьми лет.
Наоми вернулась к зеркалу, встала над ним.
— Что еще?
— Посмотрим?
Помимо волн, созданных виноградинами, концентрические круги продолжали появляться на поверхности зеркала и расходиться к краям, словно на поверхность пруда падали большие капли дождя. Но потом этот псевдодождь начал стихать… прекратился вовсе, серебристая поверхность вновь застыла.
Минни оторвала от грозди третью виноградину, зажала между большим и указательным пальцем, держала паузу, пока Наоми не начала нетерпеливо переступать с ноги на ногу, наконец бросила. Толстенькая виноградина ударила по зеркалу, отскочила, не вызвав никаких концентрических волн, покатилась, остановилась у рамы.
— Что случилось? — пожелала знать Наоми.
— Ничего не случилось.
— Умница ты наша, я вижу, что ничего не случилось, у меня есть два глаза. Почему ничего не случилось, куда подевалась магия?
— Ты сказала, давай покажем папе и маме, а оно не хочет, чтобы они увидели.
— Кто не хочет, чтобы они увидели?
— Оно.
— Оно что?
— Оно — что живет в зеркале, которое может быть чем угодно, только я не думаю, что это твой очаровательный сказочный принц.
Шпильку насчет принца Наоми пропустила мимо ушей.
— Почему оно не хочет, чтобы они видели магию?
Мини отступила на шаг, покачала головой.
— Потому что эта магия — не магия, это что-то еще, что-то очень, очень плохое. Если мама и папа увидят, они заберут зеркало у нас, а зеркало не хочет, чтобы его у нас забирали.
— Зеркало хочет остаться у нас? Почему?
— Может, потому, что хочет нас съесть.
— Это уж совсем детский лепет. Зеркала не едят людей.
— Это ест виноградины.
— Оно их не ест. Они проскакивают сквозь него.
— Они проскакивают туда, где оно их ест, — настаивала Минни.
— Не вся магия черная, мисс Грусть-Тоска. Большая часть магии — чудеса и приключения, новые горизонты и умение летать.
— Это не магия, — покачала головой Минни. — Это что-то очень странное, но совершенно реальное.
Наклонившись, Наоми потянулась за виноградиной, которой не удалось провалиться в зеркало.
— Не трогай зеркало, — предупредила Минни. — Только виноградину. Ты лучше послушай меня, Наоми.
Наоми схватила виноградину, бросила в рот. Потом похлопала зеркало.
— Не дури, — предупредила ее Минни.
Прожевав виноградину и проглотив ее, Наоми вновь похлопала по зеркалу подушечками пальцев, чтобы показать: нет в ней того гена, который превращал сестру в суеверную тупицу, и она способна исследовать такой научный феномен с ясным умом и здоровым любопытством.
— Ты сводишь меня с ума.
Улыбаясь, Наоми в третий раз похлопала по зеркалу подушечками пальцев, даже подольше, чем первые два.
— Может, там плавает акула в поисках новых виноградин. Может, она поднимется к поверхности и откусит мне пальцы.
— Гораздо худшее, чем акула, — предупредила ее Минни. — Откусит тебе голову, и что я тогда скажу маме и папе?
Вместо того чтобы вновь похлопать по зеркалу, Наоми приложила правую ладонь к полированной поверхности и подержала.
Внезапно рука похолодела, а зеркало заговорило, точнее, заговорило что-то изнутри зеркала, грубым, неприятным, яростным, полным ненависти голосом:
Слова буквально вонзились в Наоми множеством горячих иголок, вылетевших из зеркала, поднялись по руке к плечу, шее, пробили голову. Девочка вскрикнула, отдернула руку, повалилась на пол.
Минни подскочила к ней.
— Твоя рука, твоя рука! — закричала она в полной уверенности, что пальцев нет, и из разорванной плоти торчат обломанные кости, но кисть Наоми осталась целой и невредимой: ни крови, ни ожога, ни даже проколов от многочисленных игл на ладони.
Потому что кололи ее эмоционально, а не физически: никогда раньше Наоми не сталкивалась с такой яростью и ненавистью. Она любила мир, и мир любил ее, а злость проявлялась только в моментальном раздражении, мимолетном недовольстве, легкой досаде и тут же исчезала. И пока не раздался этот голос, полный такой ярости и презрения, она и не подозревала, что кто-то — или что-то — в этом мире мог так страстно желать, чтобы она страдала от унижения, боли, даже умерла. Ей не требовалось делать какие-то выводы о желаниях неизвестного обладателя этого голоса: злоба, с которой он произносил эти слова, трактовалась однозначно.
Она и Минни посидели на полу, обнимая друг друга, пытаясь удостовериться, что все с ними хорошо, они целы и невредимы, но только со временем до Наоми дошло, что ее сестра голоса не слышала. Этот мужчина обращался только к ней, потому что именно она прикасалась к зеркалу, и от такой избирательности услышанные ею слова нагоняли еще больше страха.
Когда Наоми ввела Минни в курс дела, та не выразила ни малейшего сомнения ни в реальности голоса, ни в том, что он сказал Наоми. Со своей стороны Наоми больше не сомневалась, что зеркало — портал, ведущий в ад, а отнюдь не дверь в Нарнию, и ей уже не меньше Минни хотелось избавить их комнату от этого зеркала. В суете повседневной жизни восьмилетняя и одиннадцатилетняя одна от другой отличались как соль от перца, но в затруднительной ситуации или в период кризиса они прежде всего становились сестрами и стояли друг за друга горой.
Вновь Наоми предложила рассказать все родителям, но Минни ее не поддержала.
— Это прозвучит так, будто у Наоми поехала крыша. Кроме того, у меня есть причина не бегать по дому, крича о призраках и всём таком.
Наоми уже собралась оскорбиться, но вторая часть фразы Минни показалась ей более интересной.
— Какая причина?
— Ты не вырвешь ее у меня даже водяной пыткой. И ты знаешь, это правда.
С учетом гладкой деревянной обратной стороны девочки решили не нести зеркало, а толкать по ковру, и не только потому, что оно было тяжелым. Они могли толкать зеркало кончиками пальцев ног, то есть прикасаться к нему по минимуму.
Добравшись до кладовой, им все-таки пришлось бы поднять его, чтобы поставить за другие вещи, где оно не бросалось бы в глаза. Рабочих рукавиц у них не было, нашлись только белые перчатки, которые они надевали по специальным случаям, скажем, в церковь на Пасху, но они надели их, прежде чем браться за зеркало, чтобы случайно не прикоснуться к нему пальцами.
Папа ушел на работу, мама поднялась в студию, мистер и миссис Нэш доедали ленч или прибирались
