звезды.
— Небо чистое. — Сторми подняла голову. — Сегодня мы сможем увидеть Кассиопею.
Она говорила о северном созвездии, названном в честь мифической дамы,[36] но Кассиопеей звали и мать Сторми, которая погибла, когда девочке было семь лет. В той же авиационной катастрофе погиб и ее отец.
Из родственников у нее оставался только дядя, священник, и ее удочерили. Три месяца спустя жизнь в новой семье для нее закончилась, не по ее вине, и она ясно дала понять, что новые родители ей не нужны, она хочет только возвращения прежних, которых она любила и потеряла.
До семнадцати лет, когда Сторми окончила среднюю школу, она воспитывалась в приюте. Потом, до восемнадцати, жила под опекой своего дяди.
Для племянницы священника Сторми довольно-таки странно относилась к Богу. Злилась на Него, порой чуть-чуть, иной раз сильно.
— Как там Человек-гриб? — спросила она.
— Ужасному Честеру он не нравится.
— Ужасному Честеру никто не нравится.
— Я думаю, Честер даже испугался его.
— Вот это действительно что-то новенькое.
— Он — ручная граната с уже выдернутой чекой.
— Ужасный Честер?
— Нет. Человек-гриб. Его зовут Боб Робертсон. Волосы на его спине встали дыбом. Я такого никогда не видел.
— На спине у Боба Робертсона много волос?
— Нет. У Ужасного Честера. Даже когда он напугал громадную немецкую овчарку, волосы у него на спине не поднимались, как сегодня.
— Просвети меня, странный ты мой. Каким образом Боб Робертсон и Ужасный Честер оказались в одном месте?
— После того как я побывал в его доме, он, думаю, следил за мной.
Даже когда я произносил слово «следил», внимание мое было приковано к кладбищу, где я заметил что-то движущееся.
Само кладбище, расположенное к западу от церкви Святого Барта, выдержано в давних традициях: никаких бронзовых табличек на гранитных плитах, чуть виднеющихся из травы, как на большинстве современных кладбищ, только вертикальные надгробия и памятники. Эти три акра окружены железным забором. Все штыри заканчиваются острием. Хотя на кладбище растет несколько дубов, каждому из которых больше сотни лет, и их кроны затеняют часть памятников, большинство зеленых проходов открыто солнцу.
В яростном закатном свете трава приобрела бронзовый отлив, тени стали черными, словно уголь, в полированных поверхностях гранитных надгробий отражалось алое небо… а Робертсон остановился, застыв, как памятник, не под деревом, а там, где его не составляло труда увидеть.
Поставив стакан на парапет, Сторми склонилась над корзинкой.
— У меня есть сыр, который идеально подойдет к этому вину.
Даже если бы Робертсон стоял, склонив голову, не отрывая глаз от надписи на каком-то надгробии, я бы все равно встревожился, обнаружив его в непосредственной близости от церкви, где мы решили провести вечер. Но все было гораздо хуже. Он пришел на кладбище не для того, чтобы воздать должное усопшим, нет, совсем по другой причине.
Он стоял, вскинув голову, и взгляд его не отрывался от звонницы, точнее, от той ее части, где находился я, и я сомневался, что его интересовали архитектурные особенности верхней части колокольни.
За дубами, за железным забором я видел участки двух улиц, которые пересекались в северо- западном углу кладбища. И ни на одной не заметил припаркованной патрульной машины.
Чиф Портер пообещал сразу же послать человека в Кампс Энд, чтобы взять под наблюдение дом Робертсона. Но если Робертсон еще не доехал до дома, то коп, естественно, и не мог взять его «под колпак».
— Сыр будешь с крекерами? — спросила Сторми.
Алая полоса сужалась, стягиваясь к горизонту, небо темнело и темнело. Воздух вроде бы окрасился в красный цвет, тени деревьев и памятников, и без того черные как сажа, стали еще темнее.
Робертсон прибыл аккурат с наступлением ночи. Я поставил свой стакан рядом со стаканом Сторми.
— У нас проблема.
— Крекеры — не проблема, всего лишь вопрос выбора.
Внезапное громкое хлопанье крыльев испугало меня.
Резко повернувшись, чтобы увидеть трех голубей, залетевших в звонницу к своим гнездам, свитым в фермах над колоколами, я толкнул Сторми, которая как раз распрямлялась с двумя маленькими контейнерами в руках. Крекеры и ломтики сыра посыпались на дорожку.
— Одди, как мы намусорили! — Она снова наклонилась, поставила контейнеры на пол, начала собирать крекеры и сыр.
Внизу, на темнеющей траве, Робертсон все стоял с руками по швам. Убедившись, что я смотрю на него так же пристально, как он — на меня, Человек-гриб вскинул правую руку, прямо-таки в нацистском приветствии.
— Ты будешь мне помогать или покажешь себя типичным мужчиной? — спросила Сторми.
Поначалу я подумал, что он грозит мне кулаком, но потом, пусть последние остатки света быстро растворялись в наступающей ночной тьме, понял, что не все его пальцы сжаты в кулак. Средний он оттопырил и сердито тыкал им в мою сторону.
— Робертсон здесь, — сказал я.
— Кто?
— Человек-гриб.
Внезапно он сдвинулся с места, зашагал между могилами, направляясь к церкви.
— Об обеде придется забыть. — Я поднял Сторми на ноги. С тем, чтобы увлечь к лестнице и быстренько покинуть колокольню. — Давай спускаться.
Она уперлась, повернулась к парапету:
— Я никому не позволю запугивать меня.
— А я вот готов испугаться. Если имею дело с безумцем.
— Где он? Я его не вижу.
Наклонившись через парапет, прищурившись, я тоже его не увидел. Вероятно, он уже добрался до церкви и повернул за угол.
— Дверь внизу заперлась автоматически после того, как мы вошли в колокольню? — спросил я.
— Не знаю. Думаю, что нет.
Не хотелось мне оказаться в ловушке на вершине колокольни, пусть даже мы могли позвать отсюда на помощь и нас бы точно услышали. В двери звонницы замка не было, и я сомневался, что мы вдвоем смогли бы удержать дверь закрытой, если бы он, разъяренный, задался целью ее открыть.
Схватив Сторми за руку, потянув за собой, чтобы она поняла: времени в обрез, я поспешил по круговой дорожке, огибающей колокола, к двери.
— Пошли отсюда.
— Корзинка, обед…
— Оставь их. Заберем завтра.
Лампы на лестнице мы оставили включенными. Но спиральные пролеты находились друг над другом, так что я мог видеть не всю лестницу до самого низа, а только ее часть.
Внизу вроде бы царила тишина.
— Поспешим, — прошептал я Сторми и, не касаясь поручня, первым побежал вниз по крутым ступеням, рискуя подвернуть ногу, а то и сломать шею.
