он уже ушел. Ты больше не видел его?
— Мы, можно сказать, тут прячемся… нет, его не видать. — Я оглядел автостоянку, очередь автомобилей к «автоокну» «Мексиканской розы», улицу в поисках запыленного «Форда Эксплорера» Боба Робертсона.
— Несколько часов мы лишь вели наблюдение за его домом, но теперь активно займемся его поисками.
— Я могу задействовать свой психический магнетизм, — предложил я, напоминая о моей способности найти человека, полчаса покружив по улицам.
— Мудрое ли это решение, сынок? Учитывая, что в машине будет Сторми?
— Сначала я отвезу ее домой.
Эту идею Сторми отмела с ходу:
— Черта с два, Малдер.
— Я все слышал, — отозвался чиф Портер.
— Он все слышал, — сообщил я Сторми.
— Что с того?
— Она зовет тебя Малдер, как в «Секретных материалах»? — спросил чиф.
— Нечасто, сэр. Лишь когда думает, что я проявляю отеческую заботу.
— А ты когда-нибудь зовешь ее Скалли?
— Только когда мне хочется получить пару пинков или оплеух.
— Из-за тебя я больше не смотрю этот сериал.
— Почему, сэр?
— Благодаря тебе непознанное становится слишком уж реальным, можно сказать, переходит на бытовой уровень. И сверхъестественное перестает увлекать.
— Меня тоже не увлекает, — заверил я его.
К тому времени, когда мы с чифом Портером закончили разговор, Сторми собрала все обертки и контейнеры из-под еды и засунула их в один пакет. Покидая автостоянку «Мексиканской розы», мы бросили его в мусорный контейнер, который стоял на выезде.
— Давай сначала заедем ко мне, чтобы я могла взять пистолет, — предложила она, когда, выехав со стоянки, я повернул налево.
— Пистолет ты можешь держать только в доме. У тебя нет лицензии на ношение пистолета вне его стен.
— У меня нет лицензии и на право дышать, но я тем не менее дышу.
— Никаких пистолетов, — отрезал я. — Покружим по городу и посмотрим, что из этого выйдет.
— Почему ты боишься оружия?
— Слишком уж оно грохочет.
— И почему ты всегда уходишь от ответа на этот вопрос?
— Я не всегда ухожу от ответа.
— Почему ты боишься оружия? — настаивала она.
— Возможно, в прошлой жизни меня застрелили.
— Ты не веришь в реинкарнацию.
— Я не верю и в налоги, однако плачу их.
— Почему ты боишься оружия?
— Может, потому, что мне приснился вещий сон, в котором меня застрелили.
— Тебе приснился вещий сон, в котором тебя застрелили?
— Нет.
Она не знала жалости:
— Почему ты боишься оружия?
Я могу быть глупцом. Вот и теперь пожалел о своих словах, едва они сорвались с губ:
— Почему ты боишься секса?
С внезапно обледеневшего и далекого насеста, в который вдруг превратилось пассажирское сиденье, она одарила меня долгим, суровым, пробирающим до костей взглядом.
На мгновение я попытался прикинуться, будто не понимаю, как больно ударил ее мой вопрос. Сосредоточился на дороге, изображая из себя дисциплинированного водителя, который ни на что не отвлекается.
Но притворство не относится к числу моих сильных сторон. В конце концов я посмотрел на нее, на душе аж кошки скребли, и сказал:
— Извини.
— Я не боюсь секса.
— Знаю. Извини. Я — идиот.
— Я просто хочу быть уверена…
Я попытался закрыть ей рот рукой. Не получилось.
— Я просто хочу быть уверена, что ты влюблен в меня не столько из-за этого, как по другим причинам.
— Так и есть, — заверил я ее, чувствуя себя злым карликом. — По тысяче причин. Ты знаешь.
— Когда у нас это случится, я хочу, чтобы все было как положено, чисто и прекрасно.
— Я тоже. Так и будет, Сторми. Когда придет время. А времени у нас предостаточно.
Остановившись на красный свет, я протянул ей руку. Мне полегчало, когда она коснулась ее своей, сердце забилось сильнее, когда сжала.
Красный свет сменился зеленым. Теперь я ехал, держа руль только одной рукой.
— Извини, Одди, — какое-то время спустя она нарушила затянувшееся молчание нежным голоском. — Это моя вина.
— Никакой твоей вины нет. Я — идиот.
— Я загнала тебя в угол вопросом о том, почему ты боишься оружия, а когда надавила слишком сильно, ты дал мне сдачи.
Она говорила чистую правду, но от этой правды чувство вины за содеянное ничуть не уменьшилось.
Через шесть месяцев после смерти отца и матери, когда Сторми было семь с половиной лет и она носила фамилию Брозуэн, ее удочерила бездетная, хорошо обеспеченная пара с Беверли-Хиллз. Они жили в большом поместье. Будущее рисовалось в самом радужном свете.
Но как-то ночью, на второй неделе жизни в новой семье, приемный отец зашел в ее комнату и разбудил ее. Вывалил перед ней свое хозяйство и принялся лапать ее, пугая и унижая.
Она все еще переживала смерть родителей, всего боялась, чувствовала себя одинокой и покинутой, многого не понимала, стыдилась того, что происходит, в общем, три месяца терпела приставания этого извращенца. Но наконец рассказала обо всем социальному работнику, женщине, которая периодически навещала ее по поручению агентства, обеспечивающего права приемных детей.
После этого, нетронутая, она прожила в приюте при церкви Святого Бартоломео до завершения учебы в средней школы.
Мы с ней начали встречаться в первом классе средней школы и больше четырех лет были лучшими друзьями.
И несмотря на то, как много мы значили друг для друга, несмотря на то, что собирались достигнуть еще большего в грядущие годы, я смог обидеть ее
Циник как-то сказал, что самая характерная черта человечества — наша способность вести себя с другими не по-человечески.
По отношению к человечеству я — оптимист. Полагаю, Бог — тоже, иначе Он давно бы стер нас с лица этой планеты и начал все заново.
И, однако, я не могу выбросить из головы утверждение этого циника. Вот и сам могу вести себя не по-человечески, пример тому — мой резкий ответ человеку, который дороже мне всех на свете.
Какое-то время мы плыли по асфальтовым рекам, не находя Человека-гриба, но возвращаясь друг к
