потому что мне это помогает в работе. В меня введены какие-то собачьи гены. Обоняние у меня в два раза хуже, чем у собаки, но в десять тысяч раз лучше, чем у вас.
Когда Майкл открыл дверцу, Герцог спрыгнул на землю и поднял голову, принюхиваясь к насыщенному запахами ночному воздуху. С опаской посмотрел на Ника, Ганни, склонил голову направо, потом налево.
– Он чует Новых людей, – сказал Ник. – И его это тревожит. Но он чует в нас и что-то другое.
– Потому что мы побывали в большой дыре, – воскликнула Ганни, – и мать всех-с-кем-пошло-не-так говорила в наших головах.
– Это точно, – согласился Ник. – Пес – он знает.
Герцог Орлеанский осторожно завилял хвостом.
– Нюх у него, какой и должен быть у хорошей собаки, – продолжил Ник. – Я бы хотел иметь такой, если бы был собакой, а не человеком с собачьими генами. Для собаки нюх у него идеальный. Вам повезло, раз у вас такая собака.
Карсон взглядом спросила Майкла: «
Он правильно истолковал ее взгляд, потому что ответил:
– Что ж, тут темно и тут пустынно, но мы последние три дня имеем дело исключительно с безумием, так чего менять заведенный порядок? Доверимся Девкалиону и Герцогу.
Глава 52
Эрика вынесла Джоко из викторианской, без единого окна, гостиной в секретный коридор.
Лишившись чувств, тролль долго не приходил в себя. Потеряв сознание, уйдя из этого мира, похоже, поселился в комнате с видом на смерть.
Тело его лежало на ее руках, как мешок с тряпьем. Голова болталась, рот открылся, между зубами завис мыльный пузырь, который лопнул, лишь когда Эрика устроила тролля в кресле в библиотеке.
Джоко оставался антиподом красоты. Если бы какой-нибудь ребенок случайно наткнулся на него, то бедняге потребовались бы годы, чтобы восстановить полный контроль над мочевым пузырем, а возможно, он получил бы пожизненную психологическую травму.
И, однако, ранимость Джоко, его отличие от других, его трогательная стойкость влекли к нему Эрику. Порою даже удивляясь самой себе, она чувствовала, что ее привязанность к троллю нарастает с каждым часом.
Если бы этот особняк был коттеджем в лесу, если бы Джоко то и дело начинал петь, если бы компанию ему составляли еще шесть таких же троллей, Эрика решила бы, что стала Белоснежкой в реальной жизни.
Она вернулась в гостиную без окон. С порога какое-то время смотрела на бесформенную тень, затаившуюся в красновато-золотистой субстанции.
Обстановка гостиной говорила за то, что Виктор частенько приходил сюда, чтобы посидеть в компании существа, заточенного в стеклянный ящик. Если б только мимоходом заглядывал сюда, то не обставил бы гостиную с таким вкусом, не стал бы создавать ощущение уюта.
Эрика закрыла стальную дверь, вернула на место все пять засовов. В конце коридора, ощетинившегося штырями, закрыла вторую дверь, заперла на засовы.
Когда вернулась в библиотеку, а секция полок встала на место, скрыв коридор, обнаружила, что Джоко пришел в себя. Он уже сидел в кресле, ножки не доставали до пола, руки цеплялись за обивку, словно он находился в вагончике «русских горок» и ждал, когда тот понесется вниз.
– Как ты себя чувствуешь, Джоко? – спросила она.
– Заклеванным.
– Это как?
– Будто десять птиц хотят клюнуть тебя в голову, ты стараешься защититься, их крылья бьют по твоим рукам, бьют, бьют, бьют по лицу. Джоко везде чувствует биение крыльев.
– На тебя когда-нибудь нападали птицы?
– Только когда видят меня.
– Это ужасно.
– Такое случается, когда Джоко на открытой местности. И обычно днем, ночью всего лишь раз. Ну, два, если считать летучих мышей птицами.
– В библиотеке есть бар. Может, хочешь что-нибудь выпить, чтобы успокоить нервы?
– У тебя есть отстойная вода с осадком?
– Боюсь, вода у нас только в бутылках и из-под крана.
– Ага. Тогда я выпью виски.
– С содовой?
– Нет, только чуть-чуть льда, пожалуйста.
Едва Эрика успела дать Джоко стакан, зазвонил ее мобильник.
– Только Виктор знает этот номер, – сказала она.
Эрика подумала, что слышит нотку горечи в голосе Джоко, когда тот пробормотал: «Он, кто сделал меня, каким я был», – но, возможно, ей только показалось.
Достала мобильник из кармана слаксов.
– Алло?
– Мы на какое-то время уезжаем из Нового Орлеана, – сообщил ей Виктор. – Мы уезжаем немедленно.
Поскольку ее муж обычно вопросов не терпел, Эрика не стала узнавать, почему они уезжают, просто ответила: «Хорошо».
– Я уже еду на ферму. Ты подъедешь туда на большом внедорожнике, «Мерседесе GL550».
– Да, Виктор. Завтра?
– Не тупи. Я сказал – немедленно. Этой ночью. В течение часа. Возьми вещи на две недели. Пусть тебе поможет кто-нибудь из слуг. Время дорого.
– Мне привезти одежду для тебя?
– На ферме у меня есть все необходимое. Молчи и слушай.
Виктор объяснил ей, как найти большой сейф и что нужно из него взять. Добавил: «Когда выйдешь из дома, посмотри на северо-запад. Небо горит», – и отключил связь.
Эрика закрыла мобильник, постояла, задумавшись.
– Он нагрубил тебе? – спросил из кресла тролль.
– Он… кто он есть, – ответила Эрика. – Подожди здесь, я сейчас вернусь.
Из библиотеки стеклянные двери вели на крытую террасу. Выйдя на нее, Эрика услышала далекий вой сирен.
На северо-западе странная иллюминация подсвечивала низкие облака: пульсирующие, яркие сполохи, яростно-белые, словно призраки, если ты веришь в их существование.
Горящее небо лишь отражало невероятно жаркое и голодное пламя на земле. Там, где ее зачали и она родилась, в «Руках милосердия», бушевал пожар.
Дождь, падающий сквозь листву и на траву лужайки, чуть шипел, как шипит огонь, но сюда ветер не доносил запах дыма. Умытый воздух пах чистотой и свежестью, до нее донесся легкий аромат жасмина и, наверное, впервые за ее короткую, но насыщенную событиями жизнь, Эрика ощутила себя живой.
Она вернулась в библиотеку и села на скамеечку перед креслом Джоко.
– Маленький друг, ты прошел со мной секретным коридором в скрытую от всех комнату и видел все эти засовы на стальных дверях.
– Джоко туда больше не пойдет. Джоко навидался пугающих мест. Теперь он хочет ходить только в хорошие места.
– Ты видел тайную комнату, и стеклянный гроб, и живую бесформенную тень внутри него.
Джоко содрогнулся, глотнул виски.
– Ты слышал, как эта тень говорила из гроба.
Безуспешно попытавшись изменить голос, говорить более грубо и угрожающе, Джоко процитировал: «Ты – Эрика Пятая, и ты – моя», – потом продолжил обычным голосом:
– В стеклянном ящике что-то очень уж страшное для Джоко. Будь у Джоко гениталии, они бы
