Ночь Томаса

необходимости задавать вопрос, который задала мне Аннамария. Сторми и я понимали, на уровне более глубинном, чем мозг и сердце, на уровне крови и кости, что друг для друга мы готовы на все.

И хотя я отдал бы жизнь ради моей ушедшей девушки, судьба не позволила мне такой сделки.

С того разорванного пулями дня, когда она умерла, я живу жизнью, которая мне не нужна.

Поймите меня правильно, я не ищу смерти. Я люблю жизнь, и я люблю этот мир за удивительную красоту, которая открывается в каждой малой его части.

Никто не может любить весь мир, он слишком велик, чтобы любить его целиком. Любовь ко всему миру в целом — притворство или опасное заблуждение. Любить весь мир — все равно что любить идею любви, а вот это опасно, потому что, ощущая себя способным на столь великую любовь, ты освобождаешь себя от проблем и обязанностей, которые неотделимы от любви к конкретным людям, к конкретному месту, скажем, родному дому.

Я люблю мир на том уровне, который допускает истинную любовь (можно любить городок, район, улицу)… и я люблю жизнь, красоту этого мира и этой жизни. Но я не люблю их безмерно, я испытываю от них тот же восторг, что и архитектор, который стоит на пороге приемной великолепного дворца, потрясен увиденным, но знает, что дальше его ждут еще более великолепные залы.

С того дня смерти в Пико Мундо, семнадцатью месяцами раньше, моя жизнь больше не принадлежала мне. По причине, которую я не могу понять, тогда меня оставили в живых. И я знал, что придет день, когда я отдам жизнь за правое дело.

«Ты умрешь ради меня?»

«Да».

Услышав судьбоносный вопрос, я мгновенно почувствовал, что ждал его с того самого дня, как погибла Сторми, вот ответ и сорвался с моего языка, чуть ли не до того, как Аннамария задала этот вопрос.

И пусть я не спрашивал, за что мне предстоит умереть, меня, разумеется, интересовало, что замыслили эти плохиши с пирса, каким образом Аннамария узнала об их планах и почему ей потребовалась моя защита.

С серебряной цепочкой на шее и серебряным колокольчиком у ключицы, я спросил:

— Где твой муж?

— Я не замужем.

Я ждал продолжения.

Вилкой она держала инжир. Ножом разрезала его.

— Где ты работаешь? — спросил я.

Она положила нож.

— Я не работаю, — похлопала себя по животу и улыбнулась. — Я рожаю.

Я оглядел комнату.

— Как я понимаю, арендная плата невелика.

— Невелика, — кивнула она. — За жилье я не плачу.

— Хозяева дома — твои родственники?

— Нет. До меня здесь два года жила семья из трех человек, тоже бесплатно, пока они не скопили достаточно денег. Потом переехали.

— Значит, хозяева дома просто… хорошие люди?

— Тебя не должно это удивлять.

— Возможно.

— За свою недолгую жизнь ты встретил много хороших людей.

Я подумал об Оззи Буне, чифе Портере и его жене Карле, Терри Стэмпбау, всех моих друзьях в Пико Мундо, монахах аббатства Святого Варфоломея, сестре Анжеле и монахинях, которые содержали приют и работали в школе для детей, требующих особой заботы.

— Даже в этом грубом и циничном веке, — продолжила она, — ты не стал ни грубым, ни циничным.

— При всем уважении к тебе, Аннамария, в действительности ты меня не знаешь.

— Я знаю тебя очень хорошо, — не согласилась она.

— Откуда?

— Прояви терпение, и ты все поймешь.

— Все в свое время, так?

— Совершенно верно.

— Я почему-то думаю, что это время пришло.

— Но ты ошибаешься.

— Как я могу помочь тебе, если не знаю, в какую ты попала передрягу?

— Я не попала в передрягу.

— Хорошо, пусть будет в жернова, в беду.

Закончив еду, она промокнула губы бумажной салфеткой.

— Никакой беды, — в нежном голосе звенели нотки смеха.

— Тогда как ты это называешь?

— Обычная жизнь.

— Обычная жизнь?

— Именно. То, что лежит впереди, — всего лишь обычная жизнь, а не чрезвычайная ситуация, из которой меня нужно вызволять.

Из вазы она достала один из громадных цветков и положила перед собой на сложенную салфетку.

— Тогда почему ты задала мне этот вопрос, почему отдала медальон, зачем я вообще тебе понадобился?

— Чтобы не позволить им убить меня, — ответила она.

— Вот это я уже понимаю. И мне представляется, что ты все-таки в беде.

Она оторвала толстый белый лепесток и положила на стол.

— Кто хочет тебя убить? — спросил я.

— Эти люди с пирса, — ответила она, оторвала второй лепесток. — И другие.

— Как много других?

— Им несть числа.

— Несть числа… То есть их не сосчитать… как песчинки на океанских берегах?

— Число песчинок — бесконечность. Тех, кто хочет меня убить, сосчитать можно, но их так много, что конкретное число значения не имеет.

— Ну, не знаю… думаю, для меня имеет.

— В этом ты не прав, — спокойно заверила она меня.

И продолжала обрывать цветок. Уже половина лепестков горкой лежала на столе.

Уверенность Аннамарии в себе и манера поведения не изменились и после ее слов о том, что за нею идет охота.

Какое-то время я ждал, что наши взгляды вновь встретятся, но она занималась цветком.

— Эти люди на пирсе… кто они? — не выдержав, спросил я.

— Я не знаю их имен.

— Почему они хотят тебя убить?

— Они еще не знают, что хотят убить меня.

Ее ответ я не понял, поэтому задал новый вопрос:

— А когда они узнают, что хотят тебя убить?

— Скоро.

— Понимаю, — солгал я.

— Ты поймешь, — поправила она меня.

Неоднородности в фитиле приводили к тому, что пламя вспыхивало, трепетало, пригасало. Соответственно, сжимались, дрожали, расширялись тени.

— И когда эти люди наконец-то поймут, что хотят тебя убить, по какой причине они захотят это