ВАЛЕНТИН КАТАЕВ — ЮДОФИЛ И ЧЕРНОСОТЕНЕЦ
Во времена моей литературной молодости самым многотиражным и популярным считался, конечно, журнал «Юность».
Его главный редактор Валентин Катаев — блистательный стилист, умный и расчетливый человек, был кумиром левой молодежи. Евтушенко, Вознесенский, Рождестсвенский, Аксенов, Гладилин, Амлинский — не без основания считали журнал своим домом, а Катаева отцом родным, называя его уважительно и почти душевно: «Валюн»…
Но и я всегда читал его прозу с интересом, а иногда и с восхищением. До сих пор помню героев его суровой повести «Сын полка», прочитанного еще подростком во время войны. А «Белеет парус одинокий» — как не пересматривай ныне историю, по моему убеждению, одна из лучших повестей для юношества, как, впрочем, и «Школа» Аркадия Гайдара. И даже совершенно забытая ныне повесть «Шел солдат с фронта» до сих пор помнится мне яркими картинами, сильными характерами, увлекательным сюжетом. Что и говорить — талантливый был человек, под стать другому замечательному писателю-авантюристу Алексею Толстому. О них обоих, кстати, не зря была сочинена хлесткая эпиграмма:
Лично с «Валюном» я познакомился в 1967 году в Переделкино. Я тогда был составителем юбилейного (50 лет советской власти!) сборника «День поэзии» и, узнав, что Катаев всю жизнь пишет стихи, поехал к нему на дачу: чьи же еще стихи печатать в таком номере, как не одного из немногих свидетелей и участников революции! Кстати, недавно, перелистывая этот юбилейный номер, нашел в нем много забавного. Как лакейски-восторженно в тот год нынешние ренегаты от литературы воспевали власть Советов!
Это тихий и вечно себе на уме Константин Ваншенкин, ныне осмелевший и всячески пинающий мертвого советского льва в своих недавно изданных мемуарах.
Это феноменально бездарный Владимир Савельев, в августе 1991 года первым запустивший в газеты лживую весть о том, будто бы Союз писателей СССР — осиное гнездо гэка— чепистов, и сделавший себе на этом доносе карьеру при новом режиме. Римма Казакова, до сих пор жадно ищущая местечко в демократическо-тусовочном истеблишменте, в 1967 году славила во все горло «красное это пространство на карте».
Но бог с ними, с мелкими ренегатами, речь не о них, речь о человеке куда более крупном — о Валюне…
Он принял меня в Переделкине с радушием человека, привыкшего к восхищению молодых литераторов, но одновременно умеющего понимать молодость, подлаживаться к ней, подпитываться ее энергией,
— Ха-ха! Вспомнили, что Катаев начинал как поэт? А Катаев всю жизнь стихи пишет! Его Иван Алексеевич Бунин еще благословил на сей подвиг!
Он был в какой-то изысканной фланелевой рубашке, чисто выбритый, благоухающий дорогим одеколоном.
Его глаза озорно поблескивали, а крючковатый нос с хищно вырезанными ноздрями как будто принюхивался к новому посетителю. Как бы желая уяснить его сущность. И весь он излучал некое сияние лоска, комфорта, успеха. Победитель, да и только! Он пригласил меня за широкий письменный стол и, покопавшись в книжных полках, достал папку со стихами.
Стихи были написаны явно талантливой руной и выгодно отличались от мертвой революционной риторики всяческих Безыменских и Антокольских, впоследствии напечатанных в том же «Дне поэзии».
Мы с ним отобрали из папки несколько стихотворений, и я уехал.
Главный редактор сборника Ярослав Смеляков, когда узнал, что у нас есть стихи Катаева, удивился, но остался чрезвычайно доволен.
Второй раз мне пришлось поговорить с Валентином Петровичем через десять с лишним лет, когда он, один из секретарей Московской писательской организации, позвонил из Переделкина и, не найдя Феликса Кузнецова, с раздражением сорвал свою досаду на мне:
— Я не приеду на ваш секретариат, и вообще моей ноги в Московской писательской организации не будет. Кого вы там принимаете в Союз писателей? Ивана Шевцова? Ваш секретариат войдет в историю, как исключивший из своих рядов Василия Аксенова и принявший Ивана Шевцова. Так и передайте мои слова вашему шефу!
Я не удивился, поскольку знал окружение Валюна. национальный состав сотрудников редакции «Юности» в его редакторскую бытность. Как было ему иначе откликнуться на прием в Союз писателей Ивана Шевцова? Только так. Недаром же Евтушенко в своих мемуарах пишет, что «Катаев был крестным отцом всех шестидесятников». Но каково было мое изумление, когда буквально через несколько месяцев в июньском номере «Нового мира» за 1980 год я прочитал трагическую катаевскую повесть «Уже написан Вертер».
Террор еврейского ЧК в Одессе, революционный палач Макс Маркин, местечковый вождь еще более крупного масштаба Наум Бесстрашный, бывший террорист эсер Серафим Лось — он же Глузман, и целая армия безымянных исполнителей приговоров, расстрелы в гараже, юнкера, царские офицеры, красавицы гимназистки, которых заставили раздеться перед смертью — все это в 1980-м году, задолго до того, как мы прочитали «Щепку» В. Зазубрина или мельгуновский «Красный террор», буквально потрясло читающую и думающую Россию.
Как стыдливо вспоминает Анатолий Гладилин в статье к 100-летию Валюна: «Помнится, после «Уже написан Вертер» страсти опять разгорелись». Однако о том, что пожар вокруг Катаева, нарушившего табу на «русско-еврейский вопрос», разгорелся нешуточный, свидетельствует письмо, пришедшее от читательницы на адрес Московской писательской организации летом 1980 года. Оно было обращено к Катаеву, но я не рискнул передать столь оскорбительное послание восьмидесятидвухлетнему старику. Письмо анонимное. Стиль и орфография — как в подлиннике.
