Твардовского, Распутина, Шукшина и прочих «одноязычных»… Именно эту язвительную реплику я хотел ввести в обращение после фразы Прохоровой о языке, но седовласый Вольфганг скользнул равнодушным взглядом по моей поднятой руке, и я понял, что слова мне не дадут, вышел из зала заседания покурить, сел за низенький столик в вестибюле и стал перебирать какую-то прессу. В одной из русскоязычных газет увидел фотографию Прохоровой и панегирик в ее честь, как великому издателю, просветителю и красивой женщине, а чуть ниже ее небольшую речь на какой-то тусовке, которая заканчивалась четверостишием в жанре частушки а ля рюс с хорошим матерным словом в последней строке. Тут-то я окончательно поверил, что она действительно жена либо сестра российского олигарха, а также истинная просветительница не слабее Екатерины Дашковой. К сожалению, я эту газетку не догадался взять с собой и потому не могу матерную частушку процитировать дословно, но вспомнил, что журнал «Новое литературное обозрение» Прохоровой, издающийся вот уже 10 лет на великолепной бумаге и бесплатно рассылающийся по библиотекам, давно уже легализовал грязную матерную речь на своих страницах под видом научного лингвистического анализа нецензурных произведений русской литературы, а также по причине необходимого изучения ненормативной лексики русского языка. То ли за эту отвязан-ность, то ли за ее идеи и мысли, которые я процитировал выше, но в сентябре 2003 года Ирина Прохорова получила одновременно две престижных премии: — американскую «Либерти» «за упрочение идеалов открытого общества» и Российскую Государственную. До этого на высшую государственную награду России наш Союз писателей выдвигал покойного Дмитрия Балашова, Владимира Личутина, Юрия Кузнецова, меня за книгу о Есенине, вышедшую в серии ЖЗЛ, но ни один из нас, как говорится рылом не вышел, а потому придется нам всем радоваться успехам сестры (или жены) норильского миллиардера, получившей на булавки какие-то несчастные 300 тысяч рублей.
Со стен зала заседаний, где начался наш исторический форум, на меня смотрели громадные фотопортреты Татьяны Толстой, Дмитрия Пригова и Полины Дашковой.
Заседание открыл посланник нашего посольства Владимир Поленов. Говорил он с пафосом и долго, но я записал из его речи лишь одну ключевую фразу:
«Возникают комплексные мировые литературы». Что это такое — я не понял (в свое время у нас были комплексные обеды), но во всяком случае я догадался, что национальным литературам в мире комплексных делать нечего.
Седовласый профессор Айхведе, руководивший дискуссией, поклонившись Пригову и Татьяне Толстой («Вас в Германии знают») заявил, что, несмотря на усилия Германо-Российского форума и на многие другие подвижки, «Россия все еще не принадлежит Европе». Я поднял руку, чтобы сказать, что ничего страшного в этом нет, напомнить им пушкинское: «Европа в отношении России была всегда столь же невежественна, сколь и неблагодарна», но режиссер форума посмотрел поверх меня и дал слово знаменитому в Германии Виктору Ерофееву. Тот сообщил присутствующим, что приехал из Франкфурта, где от Российской стороны он работал кем-то вроде комиссара (я так понял. — Ст. К), книжной ярмарки и выдал несколько своих идеологических постулатов:
«Русской литературы больше не существует. Зеркало разбито» (при этих словах аудитория довольно зашумела, зашелестела, обмениваясь взглядами, улыбками, репликами. Очень им этот приговор понравился). «Мы наследники ксенофобской литературы»
«Литература на Западе обладает понятием самоцензуры, инстинктом политкорректности и толерантности и основывается на рыночных ценностях»… (ну чем не идеолог!)
Он говорил, а в моей памяти всплывали мысли и строки из великой русской поэзии:
Никакой самоцензуры и политкорректности, никаких рыночных ценностей и толерантности, никакой ксенофобии… Страсть, духовная жажда, широкие объятья миру, чувство величайшего достоинства… Что случилось? Почему все с такими довольными рожами лезут в загон самоцензуры и толерантности? Может быть, просто ощущая свое духовное бесплодие, свою творческую импотенцию? К силе им всем хочется прислониться, к деньгам, к Ирине Прохоровой, потому и долдонят одно и то же, что, мол, в наше время литература потеряла свое суверенное значение и может существовать лишь как второстепенное подразделение империи СМИ, смиренно и покорно обслуживая ее. Ну и обслуживайте, а мы еще что-нибудь напишем. Пока я думал обо всем этом, социолог Борис Дубин с уверенностью заявлял, что «худшие враги литературы — это «будущее» и «прошлое», то есть «нетерпение» и «ностальгия», что литература должна жить только сиюминутным настоящим. Словом, как поется в шлягере, «есть только миг между прошлым и будущим». Бедный Блок, веривший в то, что «прошлое страстно глядится в грядущее»] Нынешним конформистам страстно хочется, чтобы история закончилась и наступил вечный кайф, с бесконечными форумами, пятизвездочными отелями, шведскими столами и шумными тусовочными фуршетами, а вокруг чтобы никаких национальных литератур, никаких народов, исторических бурь и страстей…
Под эту сумятицу моих мыслей в уши залетали обрывки ихних приговоров истории:
«Слово «русский» определяется, как «русский человек». Это высокомерие заложено в языке» (Марина Коренева).
«Появились космические бастарды, которые лучше нас понимают будущее. Будущее литературы за ними» (Гала Наумова).
«Провокация в современной литературе совершенно необходима» (Борис Гройс).
