отказался вести дело через меня и все твердил, что это в интересах вашей милости, я и подумал, милорд, что, может, как раз теперь…
— Ладно, зови его сюда.
Карнеби поклонился чуть ли не до полу, отставил в сторону стулья, пододвинул стол поближе к гостю, чтобы тот мог облокотиться, и вышел из комнаты.
— Где тот человек, которому я велел ждать в лавке? — спросил торговец грубо и властно, выйдя за порог и обращаясь к кроткому, тихому пареньку, служившему у него в приказчиках. — Ручаюсь, что он сидит один в кухне, а ты все это время без толку околачивался во дворе! Во всей Америке не найти второго такого лоботряса и бездельника, — ведь не проходит дня, чтобы я не пожалел о том, что взял тебя в свою лавку! Ты мне за это ответишь, ты…
Появление человека, которого он искал, заставило подобострастного холопа и домашнего тирана прекратить угрозы. Он открыл дверь, пропустил незнакомца и снова закрыл дверь, оставив гостей с глазу на глаз.
Хотя этот презренный человек, потомок великого Кларендона, без зазрения совести пользовался своим положением, чтобы прикрывать тайную и противозаконную торговлю, которая так бойко шла у берегов Америки, он был подвержен сентиментальной, но широко распространенной слабости, заставлявшей его всячески избегать личных встреч с такого сорта людьми. Огражденный от них своим официальным положением и личным авторитетом, он хотел верить, что алчность менее отвратительна, когда пути ее сокрыты, и что, оберегая себя от непосредственного соприкосновения с ее посредниками, он исполнял важный и для человека в его положении необходимый долг. Лишенный добродетели, он полагал, что сделал достаточно, притворившись, по крайней мере, добродетельным. Хотя при иных обстоятельствах он и не подумал бы отдать эту малую дань благопристойности, его достоинство губернатора заставляло его в делах столь низменных соблюдать внешние условности, которых его положение отнюдь не требовало. Среди тех, с кем он снисходил до личного общения, Карнеби был человеком самого низкого звания, но, даже встречаясь с ним, он чувствовал бы себя униженным, если бы необходимость не вынуждала его принимать деньги от лавочника, которого он презирал и терпеть не мог.
Поэтому, когда дверь отворилась, лорд Корнбери встал и решил поскорее отделаться от неприятного разговора. Он повернулся к вошедшему, всем своим видом выказывая ему свое превосходство и высокомерие, какие считал приличествующими случаю. Но моряк в индийском шарфе был нисколько не похож на льстивого и подобострастного лавочника, который только что стоял на его месте. Они поглядели друг другу в глаза; властный взгляд лорда встретил столь же твердый, но еще более равнодушный взгляд моряка. Красивая, мужественная осанка этого человека не оставляла сомнений в его благородном происхождении. Достойный лорд от удивления забыл свою роль, и в голосе его было не меньше восхищения, чем властности, когда он заговорил:
— Так, значит, передо мной сам Бороздящий Океаны!
— Да, так меня зовут люди, и, если жизнь, прожитая на океане, дает право на титул, то я честно его заслужил.
— Ваша слава… я хотел сказать, кое-какие факты вашего прошлого мне небезызвестны. Бедняга Карнеби, этот достойный и работящий человек, отягощенный большой семьей, для которой он добывает пропитание тяжким трудом, упросил меня принять вас, иначе я бы никогда не позволил себе этого. Человека высокопоставленного, сэр Бороздящий Океаны, положение обязывает ко многому, а поэтому я полагаюсь на вашу скромность.
— Я имел дело и с более высокопоставленными лицами, милорд, и разница столь невелика, что у меня нет желания кичиться. Знакомство со мной было выгодно некоторым особам, в чьих жилах течет королевская кровь.
— Разумеется, знакомство с вами в высшей степени полезно, сэр; я лишь позволил себе напомнить вам о благоразумии. Между нами, кажется, был заключен некий негласный союз — так, по крайней мере, объяснил мне Карнеби, потому что сам я редко вникаю в подобные мелочи, — и, стало быть, вы, вероятно, чувствуете себя вправе включить меня в число своих клиентов. Конечно, люди, занимающие высокое положение, должны уважать закон, однако для них не всегда удобно или даже полезно отказывать себе в тех удовольствиях, которые государство запрещает простому народу. Человек с таким жизненным опытом, как вы, не нуждается в объяснениях по этому поводу, и я не сомневаюсь, что наш сегодняшний разговор окончится к обоюдному удовольствию.
Моряк едва счел нужным скрыть презрение, заставившее его губы скривиться в усмешке, пока благородный лорд пытался оправдать свою жадность. Когда лорд умолк, он выразил свое согласие простым кивком головы. Бывший губернатор увидел, что попытка его не увенчалась успехом, и сбросил маску, решив, что, уступая своим естественным, склонностям и вкусам, он скорее добьется успеха.
— Карнеби верный агент, и, судя по его донесениям, я не обманулся в человеке, которому доверял. Если молва говорит правду, в мире нет более искусного мореплавателя в прибрежных водах, чем вы. Надеюсь, что и вам не пришлось разочароваться в своих клиентах на этих берегах — надо полагать, недостатка в них не было.
— Человеку, который продает задешево, не приходится искать покупателей. Надеюсь, у вашей милости нет оснований сетовать на цены.
— Все точно, как по компасу! Ну ладно, сэр, поскольку я здесь больше не хозяин, разрешите мне полюбопытствовать, какова цель вашего посещения.
— Я пришел просить вас заинтересоваться судьбой человека, который попал в руки слуг королевы.
— Гм!.. Вероятно, крейсер, стоящий в заливе, поймал неосторожного контрабандиста. Но все мы смертны, а арест — смерть лишь в глазах закона для человека с вашими взглядами на торговлю. Интерес — понятие растяжимое. Один человек заинтересован дать деньги взаймы, другой — получить их, кредитор заинтересован взыскать долг, а должник — уклониться от уплаты. Существуют интересы и при дворе и в суде, — одним словом, выскажитесь откровеннее, и тогда я решу, как быть с вашей просьбой.
— Для меня не тайна, что королеве было угодно назначить в эту колонию другого губернатора, равно как и то, что ваши кредиторы, милорд, сочли благоразумным предъявить векселя ко взысканию. Но все же я смею думать, что тому, кто так близок к королеве по крови и рано или поздно обретет высокое положение и богатство у себя на родине, не будет отказа в той незначительной просьбе, с которой мне самому бесполезно обращаться куда бы то ни было. Вот почему я предпочитаю иметь дело с вами.
— Столь ясному объяснению мог бы позавидовать самый искусный казуист! Я восхищен вашей краткостью и вашей идеальной учтивостью. Советую вам, когда вы наживете состояние, вращаться в придворных кругах. Губернаторы, кредиторы, королева и тюрьма — все так сжато высказано в нескольких фразах, словно это ваше кредо, уместившееся на ногте большого пальца! Ну, сэр, допустим, я начинаю испытывать тот интерес, которого вы так жаждете. Кто же таков преступник?
— Его зовут Бурун, это весьма полезный человек и милый юноша, который был посредником между мной и моими покупателями. Веселый, легкомысленный, он пользуется общей любовью на моей бригантине за испытанную верность и живой ум. Мы отдали бы всю прибыль от последнего плавания, только бы освободить его. Я не могу обойтись без его помощи, так как он знает толк в дорогих тканях и прочих предметах роскоши, которыми я торгую. Сам же я гожусь лишь на то, чтобы привести судно в гавань, благополучно миновать мели, бороться с бурями, и не способен торговать всякими пустяками, которые тешат суетных женщин.
— Да, такой искусный посредник не примет таможенника за покупателя. Но как же это случилось?
— Ему встретился вельбот с «Кокетки» в самое неудачное время, так как незадолго перед тем крейсер преследовал нас в открытом море, и они тут же арестовали его.
— Гм! Положение довольно затруднительное. Этот мистер Ладлоу, когда вобьет себе что-нибудь в голову, уж шутить не будет. Я не знаю человека, который отдавал бы более недвусмысленные приказы; он воображает, что каждое слово имеет лишь один совершенно определенный смысл, и не знает разницы между идеалами и суровой действительностью.
— Он моряк, милорд, и понимает устав с простодушием моряка. В моих глазах он нисколько не упал оттого, что его не заставишь уклониться от исполнения долга; потому что каковы бы ни были наши понятия о справедливости, а раз уж поступил на службу, надо служить не за страх, а за совесть.
На мгновение лицо наглого Корнбери покрылось красными пятнами. Но тут же, устыдившись своей
