— Ну, худшее — это то, что к несправедливости присоединилось оскорбление. Казалось бы, довольно за глаза одной несправедливости к человеку, так нет, надо еще его оскорбить, да так, что самое каменное сердце воспламенится!
И разгоряченный выпитым вином, Итуэл разразился длиннейшей тирадой, в которую включил свои воспоминания, свои обиды, которых, действительно, было немало, и вылил всю накипевшую в нем ненависть к англичанам. Он говорил захлебываясь, чуть не с пеной у рта, скороговоркой, и Филиппо совершенно не в состоянии был передать его слова. Баррофальди сначала внимательно прислушивался, надеясь хоть что-нибудь уловить; но он ничего не мог понять к счастью для Итуэла, который, забываясь, выдавал себя с головой. Наконец весь этот дикий шум надоел вице-губернатору, и он решился положить ему конец.
— То, что вы говорите, может быть, и справедливо, — заметил он, воспользовавшись минутным перерывом в речи задыхавшегося американца, — но неприлично в устах служащего той нации, которую он так задевает; и не идет также служителю великого герцога Тосканского, союзника англичан, слушать такие речи. Перейдем к другому. Итак, люгер, на котором вы служите, английский?
— Как же, — отвечал Итуэл с язвительной усмешкой, — это очень хорошенькое судно. Это «Гернсийский люгер», и надо видеть, как он улепетывает, когда проснется и обуется!
— Только моряки могут так выражаться! — засмеялся вице-губернатор. — Они так носятся со своими судами, что почти олицетворяют их. Подумать только — Люгер, одевающий сапоги!
Вито Вити, несмотря на свое итальянское происхождение и звучное имя, совершенно не обладал даром воображения. Он принимал все в буквальном смысле и интересовался одними делами, а потому прелесть выражения американца для него совершенно пропала.
Наступило сначала общее молчание, а затем негромкий разговор между вице-губернатором и подестой, и отдельно в группе четверых матросов. Итуэл тем временем несколько успокоился и опомнился. В высшей степени находчивый, изобретательный и хитрый человек, когда он бывал настороже, теперь, под влиянием своей беспредельной ненависти к англичанам, он чуть не выдал тайны, которую обязан был усердно хранить.
В это время глаза всех обратились на вице-губернатора, ожидая, что он заговорит. И, действительно, осведомившись у Бенедетты относительно отдельной комнаты, где бы ему никто не помешал, он встал и, взглядом пригласив американца и Филиппо следовать за собой, вышел с ними и с подестой из комнаты.
Когда они очутились в отдельной комнате, Баррофальди, не теряя ни секунды времени, выложил на стол деньги.
— Вот язык, общий для всех наций, — сказал он. — Не будем даром терять времени, вы меня понимаете, конечно.
— Я вижу золото, — отвечал Итуэл, — и знаю, что его предлагают недаром. Чего же вы от меня хотите? Говорите, яснее, я не люблю бродить в потемках, это против моих правил.
— Вы должны нам сказать правду. Мы подозреваем, что это французский люгер. Дайте нам доказательство, и вы найдете в нас друзей.
Андреа Баррофальди плохо знал американцев, предполагая, что ему удастся подкупить такого человека, как Итуэл. Завзятый плут и мошенник, Итуэл сохранил особую чуткость к поддержанию собственного достоинства и национальной чести и всякую подачку принимал за личное оскорбление и швырял, чтобы не унизить чести родной страны. Не будь его люгер в такой опасности, он бы не задумываясь бросил эти деньги в лицо вице-губернатору; но он помнил, чем мог грозить такой поступок. Поэтому с полным самообладанием он отстранил золото и сказал:
— Нет, нет, синьор! Во-первых, мне нечего вам сообщать, а за ничто деньги брать зазорно; во-вторых, капитан имеет полномочия от короля Георга по всей форме, и люгер построен на Гернси. У нас в Америке не берут денег, не имея что дать в обмен; а ведь после этого остается одно — выйти на улицу с протянутой рукой. Если я могу каким-нибудь законным образом услужить, то это другое дело.
Говоря таким образом, Итуэл перебирал пальцами монеты, и Андреа понял его так, будто он только не хочет продать тайны, но тайна есть.
— Оставьте у себя эти деньги, — сказал он. — Мы, итальянцы, не берем назад того, что раз дали. Может, завтра вы вспомните что-нибудь, что найдете возможным сообщить нам.
— Я не нуждаюсь в подарках, да и не в обычае Гранитного штата получать их, — резко возразил Итуэл. — Ничего нет постыднее вымаливания себе подаяния!
После некоторого колебания Андреа Баррофальди спрятал свои деньги. Но его недоверие к американцу нисколько не уменьшилось.
— Скажите мне только одно, синьор Больт, — сказал он после некоторого раздумья, — почему вы остаетесь на службе у англичан, если вы их так ненавидите? Земля велика, вы могли найти себе работу в другом месте.
— Вы меня не знаете, иначе бы вы не задали мне такого вопроса, синьор. Я служу английскому королю, потому что он мне за это хорошо платит. Если вы хотите забрать кого в руки, становитесь его кредитором, это вернейшее средство.
Все это вице-губернатор прекрасно понял и после нескольких вопросов, на которые не получил никакого удовлетворительного ответа, кончил тем, что вежливо простился, сказав Бенедетте, что не было никакой надобности уводить иностранцев в отдельную комнату.
Что касается Итуэла, то, решив после ухода должностных лиц, что, может быть, не совсем безопасно было бы для него продолжать пить, он расплатился с хозяйкой и вышел из кабачка со своим товарищем. Час спустя он спустил привезенные им контрабандой три бочонка табака одному из местных купцов, ради чего и сходил на берег. Этот личный его доход приобретался совершенно без ведома Рауля Ивара, капитана люгера, в характере которого рядом с вкусами и привычками, казалось бы, не совместимыми с какими- нибудь высокими качествами, уживались некоторые благородные свойства. Но не одним только нерасположением к мелкому торгашеству рознились характеры капитана маленького люгера и человека, которым он нередко прикрывался ради главных своих целей.
Глава V
Великий спор между небом и морем делил нас от наших товарищей.
— Но, внимание! Парус.
Походив еще с час с подестой по набережной, вице- губернатор, наконец, удалился к себе, и никому не известен был результат его долгих размышлений; только люгер остался стоять спокойно на своем месте, а Рауль Ивар и Джита, если и имели второе свидание, то так сумели его скрыть, что мы об этом ничего не знаем.
Чудные разливаются утра по побережью Средиземного моря! Ласкающая, ясная тишина предшествует солнечному восходу, нежная окраска неба, словно призывающая нас любить природу, сменяется яркими солнечными лучами. Вот такое-то чарующее утро сменило предшествующую ночь, события которой мы сейчас передали.
С восходом солнца началось движение на люгере, замелькали шляпы матросов, и две фигуры появились около борта, внимательно всматриваясь в еще спящий город. Это были Рауль Ивар и Итуэл Больт. Они говорили между собой по-французски, хотя последний из них совершено игнорировал при этом все грамматические правила и даже самую правильность произношения.
— Едва ли стоит заниматься этим австрийским судном, — говорил Рауль, — оно не принесет нам никаких выгод, и его гибель только разорит несколько бедных семейств.
— Вот новый взгляд для корсара, — насмешливо возразил Итуэл. — Посмотреть бы вам на революции у нас! Уж, конечно, свобода и равенство покупаются не дешевой ценой, жертвы неизбежны. О, будь это английское судно! Как бы я его славно поджег! Вы знаете, Рауль, когда я вынужден был идти против ваших и отказывался, ссылаясь на свои политические убеждения, не позволявшие мне сражаться против республиканцев, мой капитан приказал принести розги и заявил мне, что желает проверить совестливость и деликатность моей кожи, и если она окажется несогласной с его понятиями о моих обязанностях, то он распорядится об увеличении отпускаемого мне наказания. Ну, и я должен вам признаться, что он одержал верх, и я бился как тигр, чтобы избежать вторичной порки! Да, это не шутка!
— Но теперь вы в иных условиях, мой бедный Итуэл; день мщения близок.
Затем воцарилось продолжительное и мрачное молчание. Рауль машинально следил глазами за
