— Я поняла, почему она так нравится Анне, — начала Триш. — Однако я пока не уверена в ее невиновности. Непростое дело.
— Честно говоря, я буду очень удивлен, если Дебора Гибберт окажется невиновной. Раз Фил Редстоун не смог ей помочь, значит, никто бы не смог. Фил прекрасный адвокат.
— Я знаю. Хотя у всех у нас случаются неудачи. У меня такое чувство, что Дебора ему просто не понравилась.
— Ясно.
Триш отвлеклась на секунду и подумала, что у таких близких отношений, как у них с Джорджем, есть масса достоинств. Например, многие вещи им даже не приходится друг другу объяснять.
— Дебора ему не понравилась, и он решил, будто она виновна. Не думаю, что он приложил хотя бы половину тех усилий, которые потратил бы ради великолепной Корделии, окажись на скамье подсудимых она.
Джордж покачал головой с таким видом, словно отлично понял, о чем идет речь, хотя Триш еще не успела рассказать ему, кто такая Корделия.
— Дебора, наверное, не очень опрятная?
Триш кивнула.
— А еще крикливая и вспыльчивая.
— Тот самый тип женщин, который действует Филу на нервы. Не понимаю, кто мог выбрать его Деборе в защитники. Сразу было ясно, что он отнесется к ней с предубеждением.
— Ну, ради первой встречи с адвокатами она могла привести себя в порядок.
Юристам нередко случается представлять интересы тех, кто не внушает им особой симпатии. Триш всегда говорила это тем, кто удивлялся, как честный адвокат способен защищать заведомо виновных людей. Если личная неприязнь к подзащитному могла повлиять на работу юриста, ему оставалось только одно — дисквалифицировать самого себя. Наряду с недостатком времени или опыта сильная антипатия к клиенту считалась уважительной причиной, чтобы отказаться от дела, уступив его другому адвокату.
Триш поступала так всякий раз, когда могла. К счастью, в ее практике не встречались случаи с бесчестными докторами или насильниками, но от нескольких дел по обвинению родителей в жестоком обращении с ребенком она все-таки отказалась.
К сожалению, понять вовремя, что ты вредишь собственному клиенту, получалось не всегда. Не исключено, что именно так и произошло в случае с Филом Редстоуном и Деборой Гибберт.
— Что тебе в ней понравилось? — поинтересовался Джордж, наблюдая за Триш поверх кромки стакана.
Она понимала, Джордж задает все эти вопросы не из-за горячего интереса к делу и личности миссис Гибберт, а потому что поговорить надо самой Триш. Она проглотила кусочек курицы и рассказала все по порядку. Как всегда, когда предмет беседы был интересен и прекрасно ей знаком, Триш говорила, не выбирая слов и не задумываясь о том, какое производит впечатление. Она просто-напросто выпускала мысли из каких-то потаенных уголков мозга и даже не пыталась их контролировать.
В самом начале карьеры Триш заранее обдумывала и повторяла все, что собиралась сказать в суде, а особенно важные части выступления заучивала наизусть. В один прекрасный день случилось нечто странное. Закончив свою речь, Триш будто очнулась от какого-то беспамятства. Она не помнила ни единого слова из того, что сказала. Это ужасно испугало Триш, однако солиситор,[4] который знакомил ее с материалами дела и присутствовал на судебном заседании, заявил, что никогда не слышал ничего более убедительного.
С тех пор Триш научилась доверять себе и даже радовалась приходу того момента, когда слова брали верх над мыслями, а сама она могла практически отключиться. Конечно, с Джорджем это не составляло никакого труда. Она могла говорить ему все, что угодно. Он не высмеет и не предаст ее, что бы она ни сказала.
Триш вдруг очнулась и поняла, что перестала говорить.
— Почему она?.. — начал Джордж, но прервал себя на полуслове и спросил: — Положить тебе еще немного салата?
Триш посмотрела на свою тарелку и обнаружила, что успела все съесть. Она даже не заметила, как глотала в перерывах между потоками слов.
— Да, спасибо. Такое объедение, — сказала Триш, не в силах припомнить, какой был вкус у ливанского салата.
Джордж положил ей добавки. Ароматы лимона, мяты и кориандра плыли по кухне. Долив в ее бокал вина, Джордж снова сел и приготовился слушать. Триш улыбнулась с благодарностью за его терпение и интерес и с твердым намерением отплатить тем же, когда он захочет поговорить о каком-нибудь трудном деле.
— Итак, суммируем все сказанное, — сказал Джордж, наблюдая, как она ест. — Твою клиентку признали виновной в убийстве, потому что на момент смерти ее отца она оказалась единственным физически здоровым человеком в доме, верно?
— Абсолютно, — ответила Триш и вытерла рот. — Доктор не поверил, что смерть естественная. Он отказался подписать свидетельство и вызвал полицию. Те сразу взялись за дело серьезно.
— Ты имеешь в виду, приехал не просто деревенский полисмен на велосипеде?
— Вот именно. Наверное, они с самого начала поверили доктору, потому что явились на двух битком набитых автомобилях. Двое полицейских сразу стали обыскивать дом, двое начали допрашивать Дебору, и еще двое — ее мать. Мать призналась, что убила мужа, но заявила, что использовала подушку. Деб сказала, что вообще его не трогала, однако в ее мусорной корзине нашли злосчастный полиэтиленовый пакет.
— Появление которого она объяснила, к полному твоему удовлетворению.
Триш улыбнулась. Джорджу с его ясным умом удавалось сократить ее беспорядочное повествование до нескольких емких предложений.
— Правильно, — сказала она. — Дебора объяснила, как в корзине появился пакет, и сделала это не менее правдоподобно, чем сторона обвинения. Насколько я знаю, никаких научных доказательств у них не было.
— Понятно. Затем сделали вскрытие, и оказалось, что у старика была передозировка антигистаминного препарата, а именно терфенадина, который ему прописали всего за два дня до смерти. Получать таблетки ходила Дебора, так?
— Да.
— Кроме того, в крови убитого обнаружили следы другого антигистаминного средства — астемизола, который ему вообще никогда не прописывали.
— Верно. Этот препарат прописывали в прошлом году от сенной лихорадки самой Деборе. По ее словам, она выпила не всю упаковку, но клянется, что остатки давно выбросила. В доме несколько маленьких детей, и Дебора не хотела, чтобы там хранились сильнодействующие препараты.
— Мысль здравая, — сказал Джордж и допил вино в своем бокале. — Как именно она выбросила таблетки? Вместе с бытовыми отходами?
Триш кивнула.
— Я сказала ей, что не следовало так делать. Деб ответила, что в городском совете над ней бы просто посмеялись, если бы она заказала вывоз опасных отходов ради жалких десяти таблеточек.
— А десяти таблеток хватает, чтобы человек потерял сознание?
— Вроде бы хватает, но я хочу все перепроверить. Может, Фил и сам все проверял, просто в стенограммах заседаний ничего об этом не сказано.
Джордж забыл, что его бокал пуст, и попытался отпить еще вина. Триш привстала, чтобы взять бутылку. Та оказалась на удивление полной. Наверное, они говорили так много, что не успели выпить свою обычную норму.
— Как ты считаешь, — начал Джордж, налив себе полбокала вина, — Фил не позволил ей дать показания, потому что боялся? Думал, она завалится на перекрестном допросе?
— Вполне вероятно. Даже наверняка, хотя самой Деборе он ничего объяснять не стал. По ее словам, Фил сказал, что у обвинения нет ничего, кроме косвенных улик, и надо относиться к ним с подобающим
