Доктор Фоскатт повернул голову на колючей полушке — посмотрел, спит Молли или нет. Ее рот был приоткрыт, и она вдыхала и выдыхала воздух довольно шумно, хотя и размеренно. Доктор подумал, что надо проверить все прямо сейчас, безотлагательно. Он откинул простыню, которая закрывала их обоих, и, выбравшись из кровати, снова взглянул на Молли. Она продолжала спокойно спать. Наблюдая за ней, доктор покрепче завязал пояс на пижамной куртке. На брюках не застегивалась ширинка, поэтому их пришлось повернуть так, чтобы она не раскрывалась.
В лунном свете, который казался обманчиво холодным, Молли выглядела лет на двадцать моложе, чем при дневном. Жалко, что он ее не разбудил. Она сумела бы сделать его положение не таким ужасным. Однако ей требовалось выспаться. Он не имеет права беспокоить Молли до того, пока сам во всем не удостоверится. Да и потом неизвестно, стоит ей рассказывать правду или лучше промолчать.
Всякий раз, когда доктор думал о Уотламах и их дочери, его желудок сжимался так, словно он срывается и падает в пропасть. Так больше не могло продолжаться. Неуверенность мучила его, как жестокая агония. Страдали его пациенты. О Господи! Его пациенты.
Доктор Фоскатт взял теннисные туфли и вышел из спальни, придерживая серые фланелевые брюки. В коридоре обулся, почти бесшумно выбрался из дома и поехал в клинику.
Посреди ночи ему наконец удастся спокойно просмотреть свои записи. В такой час там никого нет, и если не заглянет доктор, дежурящий на вызовах, то до семи часов утра Фоскатт будет в клинике совсем один.
Пустая приемная выглядела очень странно, а дверь в аптечный пункт, предусмотрительно запертая на замок, смотрелась безмолвным упреком. Доктор отвел глаза от двери и направился в архив, где хранились карточки умерших пациентов и старые регистрационные журналы.
Карточку Айана Уотлама доктор доставать не стал. Записи в ней проверял и он сам, и полиция, и юристы из службы уголовного преследования. Даже представители защиты не усомнились в их содержании.
Регистрационные журналы лежали там, где положено, аккуратно составленные в стопку. Каждый был покрыт темно-синим переплетом с блестящей металлической спиралью. Фоскатт отыскал журнал того года, когда умер Айан Уотлам, и пролистал страницы за несколько недель и месяцев до его смерти. Фоскатт проверил все дни вплоть до Рождества и только тогда наконец сдался.
Он был прав. Никто из Уотламов в клинику за тот период не приходил. И все-таки доктор точно помнил, что где-то виделся с бедняжкой Элен. За несколько месяцев до гибели мужа она позвонила сюда в полном отчаянии. Она находилась в таком состоянии, что медсестра, дежурившая в приемной, упросила доктора поговорить с миссис Уотлам вне очереди, хотя он не одобрял такую практику и не консультировал по телефону во время приема пациентов.
Он отлично помнил то утро. Он беседовал с молодой Мэри Хаскетт об инфекциях мочевых путей и советовал ей каждый день выпивать по стакану клюквенного сока, затем ему пришлось прерваться и поговорить по телефону с Элен Уотлам.
Она никак не могла успокоиться и даже расплакалась, когда доктор посоветовал ей привести мужа на прием на следующей неделе, как того требовали установленные в клинике правила. В конце концов доктору пришлось сказать, что он сам заедет к ним в тот же день по дороге домой.
Доктор Фоскатт выполнил обещание. На некоторое время этот эпизод начисто выскочил у него из головы, а теперь память, будто в наказание, мучила его мельчайшими подробностями того дня. Он припарковался перед дверью Уотламов и запирал машину, когда из дома вышла Элен и, прихрамывая, двинулась ему навстречу. Под ее тростью хрустел гравий, и миссис Уотлам так торопилась, словно по пятам за ней несся несчастный Айан, разъяренный, как тысяча чертей.
Элен спросила, не могут ли они посидеть в автомобиле. Она не хотела, чтобы Айан услышал их разговор. Они сели в машину и долго разговаривали. Фоскатт искренне жалел ее и делал все возможное, чтобы помочь.
Мистера Уотлама опять донимала его крапивница. Айан страдал то от одной, то от другой ее формы уже много лет, а найти причину заболевания все не удавалось. Элен со слезами на глазах умоляла доктора попробовать какое-нибудь новое лечение.
Фоскатт отчетливо видел эту картину — Элен всхлипывает, а он сам сидит смущенный и смотрит на нее с сочувствием. Сейчас приближалось самое главное, и доктор почувствовал, что его лоб покрывается испариной. Именно это воспоминание будило его по ночам вот уже целую неделю и скручивало желудок всякий раз, когда доктор думал о нем в течение дня.
Он сказал Элен Уотлам, что недавно виделся с представителем одной фармацевтической компании, и тот дал ему образцы нескольких очень эффективных антигистаминных средств. Фоскатт сказал, что даст Элен одну упаковку, если она пообещает не превышать рекомендуемой дозировки.
Элен согласилась, и он дал ей упаковку из тридцати таблеток. Вот в чем было дело. Фоскатт не успел сделать запись в карточке Айана. Он собирался все записать, когда вернется в клинику после обеда, но потом начисто об этом забыл. Ну конечно, забыл, раз ни в регистрационном журнале, ни в карточке Уотлама нет никаких упоминаний о том незапланированном визите.
Что же это были за таблетки? Неужели астемизол? Доктор не помнил название фармацевтической компании, которая присылала к ним своего представителя на той злосчастной неделе. Хотя в регистрационных журналах название сохранилось. Фоскатт заглянул в справочник и прочитал, что астемизол выпускает одна из фирм, названия которых были в журналах клиники.
Фоскатт обхватил голову руками и закрыл глаза. Он подхлестывал свою память, как загнанную лошадь. Почему она молчала так упорно и так долго? Доктор подумал, что знает ответ и на этот вопрос.
Дебора Гибберт так разозлила Фоскатта своим возмутительным поведением в приемной и теми оскорбительными вещами, которые она наговорила ему в тот день, что он искренне поверил в ее виновность. Его подсознание похоронило все факты, которые могли оправдать Дебору Гибберт хотя бы отчасти.
Фоскатт аккуратно положил регистрационные журналы на место, чтобы никто не заметил вторжения. Доктор почувствовал нехороший соблазн стереть из журналов все упоминания о представителях той фармацевтической компании, однако устоял против него и, стараясь не шуметь, покинул клинику.
Он поехал домой, по дороге размышляя, что делать дальше. Всплывшие некстати воспоминания ничего не доказывали. Отпечатки Деборы Гибберт были на том полиэтиленовом пакете, внутри которого нашли слюну ее отца. Она могла задушить отца даже в том случае, если не давала ему своих собственных таблеток.
Если бы не та проклятая адвокатесса и ее подруга, которая работала продюсером на телевидении, Фоскатт мог просто забыть о недоразумении с таблетками. Если же они будут снимать свой чертов фильм и до всего докопаются, доктору грозит публичное осуждение. Бог знает в чем его могут обвинить.
Фоскатт подумал, проснется Молли к его приезду или нет? Он очень сильно нуждался в ее поддержке. С другой стороны, будить ее было бы нечестно. Она все равно не в состоянии помочь ему с возникшей дилеммой. Фоскатт всегда оберегал ее от тех ужасных решений, которые ему приходилось принимать, и не собирался менять эту традицию. Молли приходилось каждый день общаться с его пациентами и их друзьями в деревне. Ей следовало держаться подальше от их проблем, оставаясь в блаженном неведении. Если он будет не в состоянии защитить собственную жену, то в его жизни вообще ничего не останется.
Доехав до дома, он открыл ключом входную дверь и на цыпочках прошел по длинному коврику, постеленному у порога.
— Арчи? — позвала Молли откуда-то из темноты. — Арчи, это ты?
— Да, я, — ответил доктор Фоскатт и включил свет.
Молли, одетая в летний халатик, сидела в кожаном кресле у погашенного камина. Ее седые волосы были не причесаны и торчали в разные стороны. В глазах застыл страх. Только когда Фоскатт улыбнулся и погладил жену по плечу, она немного успокоилась. Однако не успел он заговорить, как с его улыбкой случилось что-то странное. Губы задрожали, на глаза навернулись слезы.
Молли встала с кресла и протянула руки к мужу:
— Что случилось, дорогой мой? Что с тобой случилось?
Он позволил ей обнять себя и попытался выдавить хоть слово.
