Сиянье разлилося по волнам.
Звучат слова любви: по возвращенье
Судьба такая предстоит и нам!
В Веве за «Винкельридом» следили от полудня и вплоть до самого вечера. Прибытия барона ожидали многие жители города, ибо высокое положение и влиятельность де Вилладинга в пределах огромного кантона вызывали к нему интерес не только тех, кто ценил его как благородного человека и почитал как друга. Роже де Блоне не был единственным другом его юности: это место было занято другим; но их дружбу скрепляла крепче всякого цемента общность убеждений.
Чиновник, в чьем ведении находился надзор за землями или округами, на которые, по настоянию Берна, был разделен подчиненный ему кантон Во, назывался бальиnote 77, должность, не вполне совпадающая с той, что обозначается привычным словом бейлиф; однако, за неимением другого наименования, мы будем пользоваться им, поскольку, по сути, оно также обозначает человека, наделенного властью. Бальи, или бейлифом, Веве был Петер Хофмейстер, представитель одного из тех бюргерских семейств, или городской аристократии кантона, которые полагали свои установления достойными уважения, справедливыми и, как можно судить из их собственных суждений, едва ли не священными только потому, что бюргерство благодаря такому порядку вещей наделялось известными привилегиями и, неся отнюдь не обременительные обязанности, могло пользоваться весьма существенными благами. Петер Хофмейстер был, однако, человек, наделенный добрым сердцем и здравым рассудком, благожелательный по натуре; но, живя с тайным сознанием, что все теперь не так, как должно быть, он с несколько преувеличенной горячностью рассуждал о должностных и бытовых интересах, уподобляясь инженеру, который озабочен наиболее слабыми местами своей постройки и потому старается, чтобы на самых опасных подступах к сооружаемой им крепости всегда можно было вести стрельбу как на дальнее, так и на близкое расстояние. Одним из особых постановлений муниципалитета, освобождающих граждан от насилия и жадности барона и приспешников принца, постановлений, которые, если выражаться языком тех времен, именовались свободами, семейство Хофмейстеров наделялось исключительным правом на некую должность, которая, по правде говоря, стала для них источником богатства и почестей; тем не менее Хофмейстеры отзывались о ней не иначе, как о тяжком общественном бремени, и притязали на благодарность общества за то, что несут это бремя столь долго и исправно, из поколения в поколение. Возможно, сограждане, глядя на то, как упорно отказывается семейство снять с себя эту обременительную ношу, ошибочно считали ее выгодной, ибо, сетуя на неимоверную трудность своих обязанностей и на невозможность найти иное семейство, которое могло бы нести их в течение ста семидесяти с половиной лет с такой же самоотверженностью, Хофмейстеры вполне сходили за современных Курциевnote 78, готовых обречь себя на бесконечный, непосильный труд, дабы спасти Республику от корыстолюбия невежественных рабов, желающих добиться ее доверия ради собственного преуспеяния. Но если не принимать этого во внимание, вкупе с серьезной оговоркой относительно превосходства Берна, на котором зиждилось его благополучие, нельзя было сыскать человека более филантропического, нежели Петер Хофмейстер. Он любил посмеяться от души, крепко выпить, что было не диво для тех времен, но законы почитал свято, как и подобает человеку его положения — шестидесятивосьмилетнему холостяку, получившему образование примерно за полвека до той поры, когда происходили описываемые нами события, и потому не расположенному сочувствовать романтическим воззрениям на род человеческий. Короче говоря, герр Хофмейстер был бейлифом, а Бальтазар палачом, благодаря неким достойным — либо недостойным — заслугам (теперь уже трудно угадать, каким именно) своих предков, на основании законов кантона, подкрепляемых общественным мнением. Разница заключалась лишь в том, что первый наслаждался своим положением, а второй к доверенной ему должности восторга не питал.
Когда Роже де Блоне, пользуясь хорошим биноклем, уверился, что барк, который был задержан штилем вблизи Сен-Сафорина, с реями на весу и картинно свисающими парусами, на борту своем имеет благородных путешественников, расположившихся на корме, и по плюмажу и пышным юбкам распознал даму, он немедленно приказал разложить сигнальный костер и спустился в порт, дабы ежеминутно быть готовым к встрече со своим другом. Здесь он обнаружил бейлифа, который прохаживался по набережной, омываемой слабыми набегами озерной воды, погруженного в самые, казалось бы, отвлеченные размышления. Хотя барон де Блоне происходил из кантона Во и не без приобретенного им по наследству неудовольствия взирал на чиновников, представлявших завоевателей его края, сам он обладал отменными душевными качествами, и потому разговор между ними завязался внешне самый благожелательный. Оба считали необходимым обращаться друг к другу на «ты»: барон стремился продемонстрировать свое равенство с бернцем, а бейлиф из кожи вон лез, чтобы доказать соразмерность своей должности с титулом древнейшего в округе аристократического дома.
— Встречаешь друзей из Женевы, что плывут вон на том барке? — бесцеремонно спросил герр Хофмейстер.
— А ты здесь зачем?
— Ожидаю прибытия друга — и даже более чем друга, — туманно ответил бейлиф. — Мне сообщили, что наши празднества в аббатстве посетит Мельхиор де Вилладинг; и помимо того, пришло секретное известие, что некая особа желает видеть наши увеселения, не претендуя на почести, подобающие ей по сану.
— Да, нередки случаи, когда наши празднества посещает высшая знать и даже принцы, под вымышленными именами и без йclatnote 79, приличествующего их рангу; ибо великие, нисходя до дурачеств, не желают тем не менее подвергать возможным неприятным испытаниям свой сан.
— Они поступают мудро. У меня свои собственные опасения на счет этих дурачеств, будь они неладны; возможно, это слабость, но это слабость должностного лица: я не могу представить бейлифа посреди всех этих богов и богинь иначе, как только в самом жалком виде. Сказать по правде, я рад, что тот, кто приезжает, делает это потихоньку, без огласки. Ты не получал писем из Берна?
— Нет, хотя доходят слухи, что предстоят перемены среди тех, кто облечен доверием граждан.
— Тем хуже! — проворчал бейлиф. — Можно ли ожидать от человека, который ни единого часа не служил, что он справится со служебными обязанностями как тот, кто с молоком матери познал вкус государственной должности!
— Хорошо тебе рассуждать так; но иные говорят, что даже Эрлахи
— Himmel!note 80 Да разве я с этим спорю? Верно ты сказал; но какой отсюда вывод? Разумеется, Эрлахиnote 81 — такие же смертные, как и все мы; но человек — это человек, а должность — это должность. Смертное обратится в прах; однако если тебе потребны верные, преданные слуги, изволь позаботиться о достойном преемнике. А сегодня таковых не найти. У тебя в Блоне много гостей?
— Никого. Я ожидаю Мельхиора де Вилладинга с дочерью, но что-то погода мне не нравится. Вон там, над самыми высокими пиками, и возле Зубцов, едва только село солнце, появились недобрые предзнаменованья.
— В шторм ты укроешься у себя наверху, в замке! Озеро спокойно, как никогда; но было бы очень неприятно, если бы непокорный водоем вдруг рассвирепел и обрушил свой нежданный гнев на столь драгоценное бремя, покоящееся у него на груди!
— Не думаю, чтобы Женевское озеро посчиталось бы с неудовольствием бейлифа! — рассмеялся барон. — Повторю вновь: предзнаменованья нехороши. Поговорим-ка с водниками, не послать ли нам легкое судно, чтобы доставить путешественников на берег.
Роже де Блоне и бейлиф отправились вместе по частично отгораживавшему рейд Веве насыпному молу, о который в зимние шторма разбивались, вспениваясь, волны; целью обоих было посоветоваться с теми, кто хорошо знает приметы, предшествующие переменам погоды. Мнения оказались разными. Многие считали, что будет шторм; но так как все знали, что «Винкельрид» — новое, надежное судно и никто даже не подозревал о том, как перегрузил его жадный Батист, ветер, по общему заключению, должен был только способствовать скорейшему прибытию барка в гавань. Посылать лодку казалось ненужным также и потому,
