– Нет.
Триш с радостью говорила бы о чем угодно, лишь бы Антония не терзалась картинами того, что может происходить с Шарлоттой, но обсуждать с кем-либо своего отца ей по-прежнему было трудно.
Он с жестокой внезапностью исчез, когда Триш было восемь лет. Оглядываясь назад, она поражалась, насколько мужественно справилась с этим ее мать, не впавшая в истерику и в течение месяца нашедшая и работу, и коттедж, который могла позволить себе на свою мизерную зарплату. Материальной помощи от мужа она не получала, пока в конце концов не подала на него в суд через пять лет после его ухода, и при этом умудрялась давать Триш все, что было у ее школьных друзей. Для нее это было, наверное, ужасно тяжело, и тем не менее она никогда не осуждала его в присутствии Триш. По воспоминаниям прошлого мать представала просто святой.
Пожалуй, даже излишне святой. В некоторые моменты Триш казалось, что критика была бы не лишней. Отец ни разу не потрудился с ней встретиться. От него не приходило ни писем, ни подарков на Рождество и в день рождения, ни поздравлений с успешно сданными экзаменами, не было никаких контактов, пока о ней не заговорили в газетах как о подающем надежды молодом адвокате, а тогда уже было слишком поздно. Она была слишком зла, чтобы подпустить его к себе, и будь она проклята, если он посмеет поставить себе в заслугу какие бы то ни было ее успехи. На это имеет право ее мать, и никто другой.
– Прости, – сказала Антония, с любопытством глядя на нее. – Я не думала, что это такая больная тема.
Триш пожала плечами:
– Просто мне трудно об этом говорить. Лучше расскажи мне о Роберте.
– Он не разбивал моего брака с Беном, поэтому можешь перестать выражать так явно свое неодобрение. Разрушила его эта американская сучка Бена, как ты прекрасно знаешь. Роберта я встретила уже потом.
– Да, знаю, – сказала Триш, предпочтя не напоминать Антонии о ее собственных многочисленных похождениях.
– И с ним мне жить гораздо легче, чем когда-либо было с Беном.
– Да? Хорошо. И в каком же отношении?
– О, во многих, – ответила Антония с какой-то особенной улыбочкой. – Если быть честной… – Помолчав, она кивнула головой, словно сама она или Триш что-то сказала. – Да, думаю, в основном потому, что Роберт терпеть не может все то, что Бену казалось чудесным.
– Например?
– Ой, Триш! Ты должна помнить, как Бен постоянно распространялся о радостях семейной жизни. Он постоянно грезил о чистых пеленках, которые сушатся на старой каминной решетке в детской, сквозь них просвечивает огонь, и выводок влажных голеньких малышей играет с костяными погремушками ручной работы перед камином на коврике, который соткала его преданная жена длинными зимними вечерами, пока он занимался мужской работой где-то там, на свежем воздухе. В духовке стоит яблочный пирог, пахнущий корицей, а я пухлая, в фартуке, с обожанием улыбаюсь ему всякий раз, когда он решит прийти домой, чтобы оплатить мои счета, обеспечить мою безопасность и дать мне указания, что делать. Уф!
Триш впервые в жизни обнаружила, насколько живое воображение у Антонии, и от души понадеялась, что изумление не отразилось на ее лице.
– Роберт терпеть не может всего этого так же сильно, как и я. Ему нравятся приличные рестораны, общество взрослых и в целом гораздо более утонченный образ жизни. И его нисколько не пугают мои успехи. Бен так и не смог с этим смириться. Знаешь, это было даже нелепо; я всегда зарабатывала больше него, даже вначале, но он настоял, что будет за все платить сам. Наверное, это было своего рода самоутверждение, но я от этого бесилась. Роберт совершенно другой. Ему нравится, что я так много зарабатываю, и он откровенно побуждает меня тратить деньги на него.
– И это хорошо?
– Конечно. Неужели ты не понимаешь? Он достаточно уверен в себе, чтобы брать, тогда как у Бена этого никогда не было. А куда как легче жить с уверенным мужчиной, чем с хнычущим нытиком.
– А, понятно, – сказала Триш. А про себя подумала: «Бедный Бен! Ну и жизнь ты ему устроила».
– И потом, Роберт принимает меня такой, какая я есть. Бен все время пытался меня изменить, принизить, чтобы самому не чувствовать себя подчиненным.
Неужели? – спросила себя Триш, мысленно оглядываясь назад. Да нет, конечно. Разве он не хотел всего лишь, чтобы ты продолжала относиться к нему так, как, казалось, относилась вначале? Не в этом ли было все дело?
– Что ж, я действительно рада, что это себя оправдывает, – сказала она вслух. – Кстати, какова была реакция Роберта на синяки, которые ты видела на руках Шарлотты?
– Он о них не знает.
Триш уставилась на Антонию. Она никогда ее не поймет. В подобной ситуации Триш рассказала бы всем и каждому из своего окружения, чтобы они тоже повнимательнее пригляделись к Шарлотте.
Возможно ли, чтобы на каком-то подсознательном уровне Антония всегда знала, что Ники не могла оставить эти отметины? Быть может, она боялась, что это был Роберт? Боялась настолько, что не призналась в этом никому, даже полиции?
– Почему ты ему не сказала? – как можно более мягко спросила Триш.
Антония пожала плечами:
– Он не умеет притворяться, и я не могла довериться ему, чтобы он не спугнул Ники раньше, чем я соберу те или иные сведения.
– Ну да. Понятно… по крайней мере, мне кажется, что понятно. Антония?
– Да?
