мне о Гермионе, о связях с ее мамашей и со всеми женщинами-музыкантшами в лондонском Дуоденале, не говоря уж о групповухе с толпой, одетой в блузки с надписью «Я ЛЮБЛЮ РАННАЛЬДИНИ». Вы их только что одновременно не трахаете.
Они вышли к маленькой скамье, скрытой среди крапчато-розовых орхидей. Алеющее солнце спряталось за леса. Флора охлаждала пыльные ноги в траве. Везде по приказу Раннальдини работали водоразбрызгиватели.
– Я Дон Жуан, – сказал Раннальдини, встав на тропиночке повыше, – или, по-итальянски, Дон Джиованни. Я ищу совершенную женщину и в отчаянии, потому что все женщины похожи. Может быть, ты другая. В тебе нет классической красоты, но твоя улыбка озаряет лицо.
– Зато тогда папочка не улыбается.
– А ты не должна курить, ежели Господь даровал тебе голос.
– Я бы променяла его на Бориса Левицки, – горько усмехнулась Флора, скрываясь за мокрыми ветвями ясеня.
– Борис – не Божий дар, – холодно произнес Раннальдини.
– Зачем вы женились на Китти? – Флора вышла из-за ясеня. – Это что акт садизма? Вам надо было звонить в колокол наказаний во время венчания. А малый из Парадайза не выл в вашу свадебную ночь?
Раннальдини пожал плечами:
– Китти просто встретилась мне в жизни. Ведь она жила с престарелыми родителями, так что я казался ей весенним петушком. И жила-то она, помогая матушке присматривать за чужими детьми.
– Так что с вашим отродьем у нее проблем нет?
– Точно.
Раннальдини двинулся по аллее, ненадолго остановившись, чтобы погладить поднятое лицо и обнаженную грудь лесной нимфы, затем опустил руки.
– Если хочешь больше одной женщины, – откровенничал он, – заведи себе простую жену, чтобы ни одна любовница не ревновала, то есть домработницу, довольную своим положением, – Раннальдини сделал насмешливую паузу, – и не дрожащую за мужа.
– И кроме того, – продолжил он с сатанинской улыбкой, – Китти – это прекрасное алиби. Если у нас с Гермионой сложности, а я хочу увидеть Сесилию, сообщаю Гермионе, что Китти в городе и мне трудно вырваться. Если нужно встретиться с кем-то еще, с тобой, например, – он слегка тронул ее за щеку, – я говорю то же самое обеим. А если приходится расставаться, извиняюсь: «Моя дорогая, Китти стало о нас известно, а я не хочу причинять ей боль». Когда какая-нибудь женщина не желает покинуть мою постель, предупреждаю: «Вот-вот придет Китти, пора уходить». И наконец, если меня рассчитывают женить, ссылаюсь на то, что не могу покинуть Китти, ведь она ни в чем передо мной не провинилась. Действует это, как морская вода на речную рыбу.
Флора думала о том, какой у него чудесный голос, хрипловатый, ласковый, успокаивающий. Вероятно, это важнее всего для прелюбодеек, ведь большинство романов начинается по телефону.
– Ну и дерьмо же вы, – сказала она.
– Я как Дон Жуан у Байрона.
Раннальдини коснулся постамента лесной нимфы.
–
Он передвинул руку на ягодицы статуи.
– Как она терпит жару и холод, так и я готов все от тебя стерпеть, маленькая Флора.
– Черта с два.
Оскорбленная и взволнованная, Флора скрылась за ясенем. И как только она появилась, Раннальдини поймал ее, оплетя шею двумя ветвями:
– В моем сердце стрела Купидона.
Боясь, что он ее задушит, Флора устремила взгляд в его циничное лицо.
На гладком лбу Раннальдини резко выделились прямые черные брови. «Нет ни одного человека, кого бы не мучила совесть, » – думала Флора. Его губы находились на уровне ее рта. И она была уверена, что Раннальдини попытается ее поцеловать. Но он просто засмеялся:
