рыболовам.
С величайшей осторожностью сеть вытянули на сушу и после немалых трудов всю пойманную рыбу свалили в ложбину на берегу, предоставив пленников их печальной участи — доживать недолгий остаток жизни в этой новой для них стихии.
Даже Элизабет и Луиза пришли в восторг при виде двух тысяч пленников, изъятых из лона озера и сложенных к их ногам. Но, когда первый восторг несколько улегся, Мармадьюк взял в руки окуня весом фунта в два, поглядел на него задумчиво и затем обратился к дочери:
— Какое непростительное расточительство благословенных даров природы! Эта рыба, которая валяется перед тобой такой огромной грудой и к которой уже завтра никто и не притронется за самым бедным столом в нашем Темплтоне, так нежна и вкусна, что в других странах ее сочли бы лакомством, достойным самых тонких гурманов. На свете не сыщешь рыбу вкуснее отсегского окуня. Мясо его жирно, как у сельди-пузанка, и упруго, как у лосося.
— Но, право же, дорогой отец, — воскликнула Элизабет, — такая рыба — благословение этого края, большая поддержка для бедняков!
— Бедняки не очень запасливы там, где есть изобилие и богатство, дитя мое, и они редко заботятся о завтрашнем дне. Но если есть оправдание массовому истреблению живности, то это лишь тогда, когда дело касается окуней. Ты знаешь, что зимой они защищены от нас ледяной коркой на поверхности озера и на крючок не идут. И в жару их тоже не поймаешь — они уходят глубоко на дно, где вода всегда студеная. И только весной и осенью, да и то на протяжении лишь немногих дней, их можно захватить неводом. Но, как и многие другие дары дикой природы, они начинают исчезать, их истребляют люди.
— Исчезают? Окуни? — воскликнул шериф. — Ну, Дьюк, если это ты называешь исчезновением, то уж не знаю, чего тебе еще надо! Ты только посмотри: тут ведь наберется добрая тысяча первосортных окуней, сотни других порядочных рыб и еще всякой мелочи без счета. Но ты вот всегда так: сперва тебе жаль, что рубят много деревьев, потом — что истребляют много оленей, потом жалеешь сахарные клены, и так далее, без конца. То ты говоришь, что надо бы провести по всей округе каналы, — и это там, где через каждые полмили река или озеро, — и все только потому, что вода течет не в тех направлениях, в каких тебе угодно; а то начинаешь поговаривать о каких-то там угольных копях, хотя всякий обладающий хорошим зрением, как, например, я, отлично видит, что вокруг сколько угодно бесплатного топлива — столько, что им можно лет пятьдесят отапливать весь Лондон. Ты как полагаешь, Бенджамен, прав я или нет?
— Да как вам сказать, сквайр, — отозвался Бенджамен. — Лондон не так уж мал. Если его вытянуть в одну линию, вон как тот поселок на берету реки, то он, пожалуй, закроет все озеро. Хотя, должен заметить, наш лес очень пригодился бы лондонцам, ведь они жгут, почитай, один уголь…
— Кстати об угле, судья Темпл, — прервал Бенджамена шериф. — Мне надо сообщить тебе одну чрезвычайно важную новость. Но мы отложим этот разговор до завтра. Я знаю, ты собираешься ехать в восточную часть 'патента'59. Я поеду вместе с тобой и по дороге покажу тебе одно место, где ты мог бы осуществить кое-какие твои проекты. Пока помолчим об этом, нас могут услышать. Но знай, Дьюк, сегодня мне открыли тайну, благодаря которой ты сможешь получить богатств больше, чем все то, что дают тебе все твои угодья, вместе взятые.
Мармадьюк засмеялся — он привык к таинственным 'важным' сообщениям шерифа, а Ричард с видом оскорбленного достоинства и как бы сокрушаясь по поводу недостаточного доверия к нему судьи, занялся делом, в данный момент более важным.
Работа по вытягиванию невода потребовала немало сил, и теперь шериф распорядился, чтобы часть рыболовов занялась предварительной разборкой рыбы, а остальные под руководством Бенджамена подготовили бы невод, чтобы закинуть его в озеро вторично.
Глава XXIV
Упали за борт — страшно вспомнить, право, –
Три марсовых и боцман бравый!
Пока рыбаки готовились к дележу улова, Элизабет и ее подруга медленно прогуливались по берегу. Отойдя на расстояние, откуда не стало видно даже самых длинных и ярких языков пламени костра, девушки повернули обратно. Уже снова приближаясь к костру, они остановились полюбоваться живой и красочной картиной, которая четко вырисовывалась из густой, непроглядной тьмы, как будто целиком поглотившей весь остальной мир.
— Вот поистине сцена, достойная кисти художника! — воскликнула Элизабет. — Обратите внимание, Луиза, каким восторгом сияет физиономия лесоруба: видите, он протягивает моему кузену особенно крупную рыбу. А как красиво лицо моего отца в свете костра! Он смотрит на всю эту огромную, беспорядочную груду добычи задумчиво и даже печально, будто и в самом деле думает сейчас о том, что за днем изобилия и расточительности последует день возмездия и расплаты. Прекрасный сюжет для картины, не правда ли, Луиза?
— Вы же знаете, мисс Темпл, я мало смыслю в подобных вещах.
— Зовите меня по имени, — прервала ее Элизабет. — Здесь не место и не время для формальностей.
— Хорошо, Элизабет, и если мне позволено выразить свое мнение, — начала Луиза робко, — то я полагаю, что эта сцена вполне могла бы послужить темой для картины. Керби рассматривает рыбу и совершенно поглощен этим занятием, его мысли только на нем и сосредоточены, — как отлично выражение его лица от выражения лица… лица мистера Эдвардса. Я не могу определить его точно, но оно… оно как- то… Вы понимаете, что я хочу сказать, дорогая Элизабет?
— Вы ждете от меня уж слишком многого, мисс Грант, — ответила богатая наследница. — Я не умею угадывать мысли и истолковывать выражения лиц.
В тоне Элизабет не было, разумеется, ни резкости, ни даже холодности, однако разговор оборвался. Девушки продолжали идти, теперь удаляясь от костра, все так же под руку, но храня полное молчание.
Первой нарушила его Элизабет, быть может осознав, что последние слова ее прозвучали несколько сухо, а может быть, и потому, что взору ее представилось новое зрелище.
— Посмотрите, Луиза! — воскликнула она. — Оказывается, не мы одни вышли сегодня на рыбную ловлю. На том берегу какие-то рыболовы тоже разжигают костер. Это как будто перед хижиной Кожаного Чулка.
Сквозь тьму, казавшуюся там, у подножия восточной горы, особенно глубокой, мигал небольшой робкий огонек, то появляясь, то снова исчезая, словно боролся за свое существование. Девушки заметили, что огонь этот движется — вот он уже где-то совсем внизу, как если бы его перенесли с высокого берега к самой воде. Здесь пламя огня разгорелось, стало значительно большим и теперь уже горело ровным, ярким светом.
Костер, вспыхнувший, как по волшебству, у самого подножия горы, в отдаленном, никем не посещаемом месте, вызвал особый к себе интерес и восхищение. Он ничуть не напоминал их собственный костер, с его высокими, яркими языками пламени, — там, у горы, огонь горел яснее и жарче, и размеры его и форма не менялись.
Бывают минуты, когда даже самый трезвый ум вдруг поддается наивным детским страхам. Элизабет улыбнулась собственной слабости, вспомнив ходившие в поселке глупые россказни о Кожаном Чулке. Эти же мысли промелькнули и в голове у Луизы, ибо девушка прижалась к подруге и, бросив робкий взгляд на прибрежные кусты и деревья, сказала вполголоса:
— Вам приходилось слышать, мисс Темпл, какие странные истории рассказывают про Натти? Говорят, что в молодости он был индейским вождем, то есть был в союзе с дикарями, и во время войн участвовал не в одном набеге на поселения белых.
