наживи себе в судье врага! Надеюсь, это не ты убил пса?
— А вы взгляните на горло собаки, мистер Дулитл, — сказал Натти и, вытащив из-за пояса нож, привычным, ловким движением вытер его о свою куртку из оленьей кожи. — Ну, как полагаете, мог я это сделать ножом?
— Горло все разорвано, рана ужасная, но она нанесена не ножом. Так кто же это сделал?
— Пумы, сквайр. Они позади вас, можете поглядеть.
— Пумы? — отозвался, словно эхо, мистер Дулитл и повернулся на каблуках так стремительно, что ему позавидовал бы любой учитель танцев.
— Успокойтесь, сквайр. Их здесь, правда, две штуки, но одну прикончил пес, а с другой разделался я сам. Так что не пугайтесь, они вас не тронут.
— Но где же олень, почему я его не вижу? — спросил Хайрем, удивленно озираясь вокруг.
— Какой еще там олень?
— А тот, которого ты убил сегодня утром.
— Я убил оленя? Ну кто же сейчас станет бить оленей? Ведь это не дозволено законом, — сказал старый охотник. — А вот пум убивать — это, я полагаю, не запрещается?
— За убитую пуму выдают награду, денежную премию. Но… но разве твои собаки охотятся и на пум?
— Я же только что говорил — на кого угодно. И на человека тоже. Эй, сюда, мои собачки, сюда!
— Да-да, я помню, помню… Странные у тебя псы, Натти, очень странные. Я просто поражен.
Натти сидел на земле, положив к себе на колени голову недавнего своего свирепого врага: ловко действуя ножом, он быстро снял с пумы скальп.
— Что же вас так поразило, сквайр? — обратился он к мистеру Дулитлу. — Или вам не доводилось видеть скальпа дикой кошки? Вот что: вы ведь магистрат, мистер Дулитл, значит, вам и придется выписать мне бумагу на получение награды.
— Награды? — повторил за ним Хайрем и кончиками пальцев дотронулся до скальпа пумы, словно не зная, как поступить дальше. — Сперва зайдем к тебе в хижину, Натти, там ты присягнешь, а я выпишу тебе бумагу. Надеюсь, Библия у тебя имеется? Для присяги нужны лишь Библия и молитвенник.
— У меня книг не водится, — сухо ответил Натти. — И такой Библии, какая требуется по закону, у меня нет.
— Да ведь существует всего одна Библия для всех, в том числе и для закона, — возразил магистрат. — И твоя вполне годится. Пойдем же, оставь кошек здесь, они ведь не нужны. Пойдем, Натти! Ты поклянешься на Библии, и тогда я…
— Не спеши, сквайр, — остановил его охотник, неторопливо поднимая скальпы убитых пум и вскидывая ружье на плечо. — Зачем мне присягать, когда вы своими глазами видели убитых кошек? Или вы не верите собственным глазам, вам надо, чтобы человек еще поклялся на Библии? Вы же видели, я только что при вас скальпировал пум. А если уж непременно требуется, чтобы я принес присягу, так я сделаю это перед судьей Темплом.
Послушай, Кожаный Чулок, у нас нет при себе ни пера, ни чернил. Все равно придется зайти за ними к тебе в дом, иначе как же я смогу выписать тебе бумагу?
Натти посмотрел на плута магистрата и рассмеялся.
— Откуда у меня перья и чернила? Да и на что они мне? Я ведь ни читать, ни писать не умею. Нет, мы вот как сделаем: я понесу скальпы в поселок, и там вы мне напишите все, что полагается. Черт возьми, как затянулся ремень на шее у Гектора, еще, чего доброго, задушит пса. Нет ли у вас при себе острого ножа, сквайр?
Хайрем, горя желанием поладить со старым охотником, не колеблясь, протянул ему свой нож. Натти перерезал ремень, затянувшийся на шее Гектора, и, возвращая нож владельцу, сказал как бы невзначай:
— Сталь хорошая. Сдается мне, ей уже приходилось перерезать ремни вроде этого.
— Уж не хочешь ли ты обвинить меня в том, будто я спустил с привязи твоих собак? — испуганно воскликнул Хайрем, забыв про всякую осторожность.
— Да что вы, сквайр! Я всегда сам спускаю их с привязи, когда ухожу из дому.
Изумление на физиономии магистрата, которое тот не сумел скрыть, выдало его с головой, но Натти и не нуждался в подтверждении своих догадок. Однако благодушие и спокойствие старика исчезло, уступив место негодованию.
— Послушайте-ка, мистер Дулитл, — проговорил он и сильно стукнул прикладом ружья о землю, — не знаю, что интересного может быть в хижине бедняка, почему вам так не терпится в нее проникнуть. Слушайте, я говорю вам прямо: с моего дозволения вам во веки веков не переступить порога моего дома, а если вы будете рыскать вокруг да около и вынюхивать, как сегодня, я вас так угощу, что не обрадуетесь.
— Ты, Бампо, тоже помяни мои слова, — крикнул Хайрем, в то же время поспешно ретируясь. — Мне известно, что ты нарушил закон, и я, как магистрат, заставлю тебя за это поплатиться, и не позже чем сегодня.
— Не больно-то я испугался ваших угроз и вашего закона! — сказал Натти, щелкнув пальцами перед самым носом блюстителя порядка. — Проваливай-ка отсюда, бездельник, не то я воздам тебе по заслугам. Коли я еще раз увижу подле моего дома твою богомерзкую физиономию, пристрелю, как сову, так и знай!
Справедливое негодование всегда таит в себе силу, заставляющую повиноваться, и Хайрем тут же скрылся, почтя благоразумным не доводить гнев охотника до крайности.
Когда Хайрем скрылся из виду, Натти пошел к хижине. Там было все тихо, как в могиле. Он привязал собак и постучал в дверь хижины. Эдвардс открыл ему, и Натти тут же спросил юношу:
— Все ли благополучно, мальчик?
— Да, Натти. Кто-то пытался отпереть замок, но не справился с ним.
— Я знаю, кто был этот мошенник. Но я его хорошо припугнул, теперь он на выстрел не подойдет сюда.
Остальное Кожаный Чулок договорил уже войдя в дом и закрыв за собой дверь.
Глава XXIX
Ходят слухи, что у него тьма сокровищ.
Когда Мармадьюк вместе с кузеном выехал за ворота своей усадьбы, он не был расположен сразу начать деловой разговор: сердце отца было еще слишком преисполнено нежных родительских чувств. Ричард, со своей стороны, тоже молчал, полагая, очевидно, что важность предстоящего дела не допускает обычной непринужденной болтовни, а требует более серьезной, официальной беседы. И потому первую милю всадники, энергично продвигаясь вперед, ехали, не проронив ни слова. Но постепенно мягкость и задумчивость исчезли с лица судьи, и оно приняло всегдашнее свое выражение благожелательности и добродушного юмора.
— Ну, Дик, — начал он, — я во всем поступил, как тебе того хотелось, безоговорочно тебя послушался и ни о чем не расспрашивал. Теперь, мне кажется, пришло время, когда я вправе требовать объяснений. Куда и зачем мы едем и к чему вся эта торжественность?
Шериф хмыкнул весьма громогласно, на весь лес, и, глядя прямо перед собой, как человек, проникающий взглядом сквозь завесу будущего, ответил:
— Между нами, судья, всегда — могу даже сказать, с самого нашего рождения — существовало одно различие. Не то чтобы я хотел обвинять тебя в том, в чем повинна лишь природа, ибо нельзя человеку
