сиятельства придется несть в ссудную кассу… Между тем вашей светлости, конечно, небезызвестно, что ни одна касса в городе не решается принимать на хранение этот предмет, столь драгоценный в архаическом отношении.
— Отвяжись, Федька… Хоть спать-то не мешай…
— В таком случае я, ваше сиятельство, буду вынужден — как глубоко мне это ни прискорбно — от мер кроткого увещевания перейти к мерам принудительного характера… Если ты, Васька, сейчас же не встанешь, я вылью тебе на голову воду из графина…
Угроза подействовала. Васька поднял со сложенного вчетверо сюртука, служившего ему вместо подушки, свою лохматую черноволосую голову и спросил хрипло:
— А который же час?
— Я же тебе сказал, третий. Вставай.
— Мм… Третий? — Васька принялся с закрытыми глазами, полулежа на кровати, чесать голову, потом волосатую грудь. Затем, сразу открыв глаза и как бы окончательно проснувшись, он сказал решительно:
— Ну что ж?.. Вставать так вставать… Вместе, что ли, пойдем, Федя?..
— А где же мы другое пальто возьмем, чтоб идти вместе?..
— Ах да, да, действительно… Ну, так ты подожди, я духом слетаю… Васька натянул уже на ногу правый сапог, как вдруг неожиданно ударил себя ладонью по лбу, сделал испуганное лицо и выразительно засвистал:
— Фью-ю. Вот тебе и обед…
— Что такое?
— Разве ты вчера не видал на столе записки?
— Нет.
— Пойди, прочти.
Федька, лежавший полуодетым на длинной кровати напротив Васьки, подошел к столу и взял небольшой клочок бумаги.
По мере того как он вслух разбирал наскоро набросанные карандашом иероглифы, лицо его омрачалось все более и более.
— «Не застал… извини… брюки… через два дня… до зарезу… предложение сделать… неловко… крепко жму… еще раз прошу…»
— Черт бы его побрал с его предложением! — закончил Федька энергичным восклицанием чтение записки. — Хороший сюрприз устроил, нечего сказать!
И он грузно бросился на свою кровать. Васька давно уже лежал, закутавшись до ушей одеялом.
Во всем господствовал беспорядок холодной комнаты «с мебелью». Куски сахара валялись на залитой чернилами скатерти вперемежку с табаком; два цветочных горшка с чахлыми кактусами, забросанные папиросными окурками, очевидно, заменяли собой пепельницы; разверстый настежь шкаф зиял полною пустотою; на комоде, под кривым, засиженным мухами зеркалом, красовался чей-то порыжелый башмак в соседстве с коробкою зубного порошка, восьмушкой чая и двумя пустыми пивными бутылками.
По своей профессии Васька Кобылин и Федька Выропаев были студентами Академии художеств. Уже третий год жили они неразлучно вместе, дружно разделяя хроническое безденежье, и обеды греческих кухмистерских, и холод нетопленных квартир, и всяческие козни и интриги квартирных хозяек. Оба обладали несомненным талантом: Федька — в области пейзажа, Васька — в сфере серьезной жанровой живописи. Товарищи называли их двумя Аяксами, так как они никуда не появлялись друг без друга.
Художники минут десять лежали молча. Наконец Васька первый нарушил молчание.
— Однако я голоден, как волк зимою, — сказал он мрачно.
Федька, которого никогда не покидало врожденное зубоскальство, тотчас же откликнулся:
— Ах, очень приятно… Значит, трюфели не окончательно убили аппетит вашей светлости… Ну что же, и отлично: пойдемте к Донону и закажемте небольшой завтрак… Как вы находите мою идею?
— Оставь. Не раздражай, — заметил строго Васька.
— Нет, в самом деле, отчего же? Сначала мы выпьем рюмки по две водки… может быть, вы предпочитаете английскую горечь… или лучше спросить рябиновки?
— Не дури, Федор…
— А на закуску чего-нибудь солененького… икорки, например, зернистой… знаете, этак на нее лимончиком слегка накапать… очень вкусно… не правда ли?..
— Балычку бы осетрового… — вставил Васька, глотая слюну.
— Прекрасно. Потом сырком побалуемся… свежим… что со слезою бывает… Затем… затем… затем, знаешь что?
— Что? — спросил Васька, поворачиваясь к товарищу лицом.
— Затем съедим устриц десяточка по полтора и к ним шабли…
— Ну их к черту… Борща бы со свининой.
— Фу, какие у вас вульгарные вкусы, князь… На вас татары глаза вытаращат, если вы борща со свининой потребуете… Если вам так нравятся национальные блюда, закажите себе лучше уху стерляжью… Там ее недурно готовят… Что до меня, я заказываю бульон с греночками… легко и питательно… Потом…
— Да?
— Потом какой-нибудь рыбы… Не особенно грубой… Стерлядку или форель… Хорошая вещь форель…
— Вкусная?
— Чрезвычайно… После этого…
— Пива?
— Ах, боже мой, вы убьете меня, князь… Рюмку старого портвейна или доброй мадеры… больше ничего… Потом по хорошему куску пулярдки, начиненной трюфелями…
— Довольно, Федька… Перестань…
— Бутылку Mouton Rotschild? [47]
— Оставь…
— Седло дикой козы?
— Прекрати…
— Кофе. Ликеры. Дессерт. Пара гаван, — продолжал выкрикивать Федька. Потом он внезапно остановился и прибавил с глубоким искренним вздохом:
— Знаешь, Васенька, теперь бы по большому куску черного хлеба сожрать… Хлеб такой мягкий, теплый… да еще бы солью его этак посыпать хорошенько… А?
— Страсть хорошо.
— Н-да. Хоть бы гривенник у кого-нибудь попросить взаймы.
— Не у кого.
— Постой, поищем. Булаев, например?
— Я ему и так должен.
— Лапшин?
— В больнице.
— Илькевич?
— Этот удавится скорей, а не даст.
— Черт возьми… А у Цапли?
— Ну вот еще. Ты сам говоришь, что Цапля от тебя на другую сторону улицы перебегает… Разве попробовать к Жданскому забежать?
Они долго бы еще перебирали своих товарищей, если бы их не прервал осторожный стук в дверь.
— Хозяйкин муж! — быстро шепнул Федька, закутываясь одеялом. — Спи! Но в комнату вошел вовсе не хозяйкин муж, а какой-то незнакомый господин в сером пальто. Несколько секунд он в недоумении озирался вокруг себя, пока наконец не заметил выглядывавшего из-под одеяла Ваську и не спросил вежливым тенором:
